Пока в перерывах между партиями шел разговор общего рода, я ждал. Первым не выдержал Астраданцев:
—Так вы разобрались, от чего она умерла?
—Вполне. Если коротко — сердечный приступ. Выяснилось, что у нее были проблемы с сердцем. И кто-то ее испугал.
—Может, животное, кабан? Здесь водятся.
—И кабан завернул тело в саван? Если уж и вспомнить животное, то скорее мифическое — зме́я,— вставил Псеков. Я вспомнил бормотание Терпилихи.
—Дух-обольститель, который ходит к вдовам? Он вроде миролюбив, требует только плотских наслаждений,— возразил фельдшер.
Я поинтересовался, насколько в ходу здесь это суеверие.
—Бабьи сказки, но весьма популярны,— хмыкнул Бродский. Он курсировал между игральным столиком и буфетом с закусками. За окнами коротко застучал дождь. Анна встала, чтобы задвинуть шторы.
—Нельзя все же отрицать явления, которые наука не может объяснить,— подал реплику Рогинский.
—Как вам сказать,— протянул Псеков.— Народ тут суеверный, раздумчивый, охотно верит в волхование, чудеса, особенно рыбачьи станицы подвержены. А вот казаки, те менее. Люди служилые, военные, да и в степи мало мест, где воображение может запутаться.
—Не скажите, казаки домовому кашу ставят, это как, по-вашему?— кинул Бродский.
—Положим, ставят — еще рюмочку, не откажите,— главный морок, однако идет со стороны лиманов. Черти, русалки…
—А что вы скажете вот об этом?— я кинул на стол монетку-амулет с изображением змей.— Нашел при осмотре вещей. Тоже суеверие?
Монетка покатилась по столу между рюмок.
—Что это? Амулет?— Псеков прихлопнул ее ладонью.
—У нашей передовой общественницы, дамы нового типа? Вряд ли,— возразил Астраданцев, трогая ногтем неровные края зеленой меди.— Случайность или дал кто-то.
—Материя, в которую завернули тело, тоже случайность?— продолжил я.— Или это…— я поискал слово,— ритуал, обряд? Символический знак?
—Насколько мне известно, это был транспарант,— сказал Бродский.— Если и ритуал, то новый, совдэповский…
—Вы лучше краеведов расспросите,— перебил Псеков, потянувшись за фишками.— Они тут копают, может, знают и про обряды.
—Благодарю, воспользуюсь советом.
Игра продолжилась. Общее молчание нарушали лишь шум дождя, звяканье рюмок и стук фишек. Псеков, встав, отошел от стола, он и жена фельдшера Анна о чем-то негромко говорили в стороне.
—Слухи пошли после того, как Австрияк привез тело в церковь, привлек внимание,— неожиданно заговорил фельдшер, будто прочитав мои мысли.— Ворвался, тело нес на руках…
—После заговорили о начерченных краской знаках на теле. Да и мало того, якобы вокруг, на отмели тоже! Нонсенс. Будь они сто раз мистические, эти знаки. Песок кругом, сами видели. Какая уж там краска,— вставил Бродский и добавил:— Гадючий кут — место известное. Там бычок хорошо идет.
—Но он все же в стороне от дорог. И ходят там сейчас редко?
—Много змей в эту пору,— пробормотал фельдшер, отклоняясь от стола и окликая жену.— Так, о чем я? Значит, ворвался в церковь. Тело нес на руках. Выкрикивал.
—Из Апокалипсиса,— вставил Астраданцев.
—«И упала с неба красная звезда, имя той звезде Полынь, и стали воды красны»,— дополнил фельдшер.
Круглый, низенький, нараспев декламируя, выглядел он комично.
—Понимаете? Понимаете, что их смущает? В тексте говорится о звезде, и именно красной. Опять же нагон воды, багрецовые водоросли.
—Бросьте! Водоросли цветут постоянно. Вспомните год при Марсовой звезде
[32].— Бродский раскладывал фишки.
Анна облокотилась о спинку стула, на котором сидел Бродский.
—И еще, как нарочно! На соседнем хуторе, Узяке, младенец родился со всеми зубами.
—И разлива такой силы, как в ту весну…
—Однако же в год кометы сильных волнений в здешних местах не было. Ожидание светопреставления, не без этого. Но обошлись без эксцессов, как вот секты, по примеру Братца Иоанна, да хоть… вМоскве.
—Так то на Москве, там к заутрене звонят, а тут звон слышат.
—Все же Марсову звезду у нас не жалуют.
Реплики бросались в такт стуку игральных костей, как хорошо заученная партия.
—Теперь это «символ конечного торжества идей коммунизма» — звезда-то пятиконечная,— насмешливо отчеканил Бродский.— А уж кому она принадлежала до новой власти — известно. Недаром сказано: и даст им начертание на челах их
[33]… Вот вам и готово — источник предрассудков и страхов.
—Не поверите, соседка моя — у нее один из товарищей комитета размещен — уговорила его вынести шапку со звездой на улицу! И плачет, и лается, не дает в шапке в дом войти. В общем, и до краевого начальства дошло, прижали, видно, Турща.— Астраданцев поглядел на меня.
—Девушку жаль, хочется разобраться в ее деле,— я ушел от конкретного ответа.— С кем еще она близко общалась? Вот к вам, например,— я повернулся кАстраданцеву,— заглядывала на почту?
—На почте все бывают,— опустил глаза.— А она чернила, карандаши хорошего качества, бывало, просила придержать для нее. Я не отказывал.
—А в тот день, когда она пропала, заходила? Может, накануне или наоборот, позже к вечеру?
Стук фишек замолк. Астраданцев смешался, оглянулся, позвал девчонку дать чистый стакан — промочить горло.
—Это что же, полицейский допрос, гражданин любезный?— коверкая на французский манер слово «гражданин», Астраданцев потянул себя за клок волос, падающий на лоб.
—Я ведь тут человек чужой.— Немного «прищуриться» не мешало, сбавить тон. Недоверие ко мне понятно. С новой властью тут обходились как с пьяным, старались не раздражать, но и содействовать не спешили, не желая будить лихо без надобности.— Меня, сами понимаете, бросили сюда разобраться.— Я продолжал не торопясь, подвинул рюмку Псекову. Тот сидел, скрестив руки.— А как разберешься, не понимая всей обстановки? Тогда к крыльцу мать Рудиной приходила, верите, не мог и в глаза ей посмотреть.
—Товарищ доктор все же лицо на службе, и наш общественный долг — помочь,— неожиданно поддержал меня фельдшер Рогинский.
—Именно речь о помощи,— подхватил ия.— Ведь и вы могли что-то видеть? Не придать значения.
—Каюсь, недопонимание, двусмысленные реплики бросаете.— Астраданцев потянулся к фишкам.
—Да разве упомнишь?— флегматично заметил Псеков.— Я не запамятовал, что с утра сегодня было. Ваш ход, Егор Алексеевич.
