Отец Магдарий щепотью поправил свечи перед образом.
—Вот, икона святого Георгия, победителя змея, обновилась
[39]. Ваш ангел-хранитель. Вы же Георгий?
—Егор,— ответил.— Но крестили Георгием.
Дерево темное, а краски действительно светлее, ярче. На фигурах застывшие потеки.
—Скандал, конечно, для большевиков необыкновенный.— Священник мотнул головой, всплеснул руками.— Сын секретаря ячейки, узрев сие, хотел из комсомола выйти.
—По нам же,— продолжал он,— щеточкой прошлись. Комиссия работала неделю.
Мне было ясно, о какой комиссии говорит Магдарий. Кампания за разоблачение религии и святых чудес в газетах призывала произвести полную ликвидацию мощей, «избегая при этом всякой нерешительности и двусмысленности». ВРостове комсомольцы и коммунисты собирали подписи за взрыв храма на площади перед бывшим государственным банком.
—Комиссия вскрыла ковчежец с мощами,— говорил священник.— Пробовал я противостоять. Но повсюду изымают церковные ценности. Вот и нам все драгоценные оклады пришлось, конечно, отдать.
В свечном неверном свете с доски икон осуждающе смотрели святые.
—Да что я, роптать грех, сказано же, не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут.— Священник вздохнул и перекрестился.— А вот что колокольный звон запретили, это уже обида. Ведь это небесный призыв выражает. А в праздник как человеку без колоколов?
Я промолчал.
—Однако же новые мощи они собрали.— Он снова дернул плечом.
«Новыми мощами» в советской прессе называли построенный вМоскве после резкого выступления Троцкого мавзолей.
—Собрали и уложили. В капище, чуть ли не в пирамиде. Не по-христиански это. Вы вот веруете?
Магдарий спрашивал доброжелательно. И, задавая вопрос, смотрел спокойно, прямо. Говорить о таких вещах я не умел и не любил, разговор выходил неловким, но и обижать его не стоило. Очевидно было, что он много знает о здешних делах и человек неглупый.
—Tres physici — duo athei, среди трех врачей двое всегда атеисты,— ответил я уклончиво.
Священник покивал — понимаю.
—Я вас не о вере хотел расспросить, а, напротив, о суевериях,— сказал я.— К кому и прийти, если не к вам. Девушка погибла, с телом поступили демонстративно. Нужно разобраться.
—Помогу чем смогу, но вряд ли многим. Видел ее не раз в поселке, но здесь она не бывала.
—Вы же присутствовали, когда привезли тело.
—Да, отслужили шестой час, стало быть, полдень,— отец Магдарий говорил медленно, чуть нараспев.— Ну вот дверь нараспашку и…
Священник был хорошим рассказчиком, и я живо представил, как распахнулась дверь, человек навалился на нее всем телом. Руки же его были заняты, на руках — девушка, запеленатая в красное. Старуха, церковная приживалка, шарахнулась, уронила ком свечного воска…
—Кинулся ко мне,— говорил все так же нараспев Магдарий, словно читая псалтирь.— Шептал, что она мертвая, а вода кругом красная. А потом как закричит: «…и упала в реку большая звезда, имя той звезде «полынь», и многие из людей умерли от вод…» Кричал, можно сказать, в аффектации. Мы его вывели на двор, как могли угомонили. А здесь как раз окаянная комиссия эта… Вызвали товарища Турща, сделали снимки. С ними был постоянно фотограф, он и сделал.
Мы помолчали.
—А что вы скажете о местном суеверии, о змее?— Я коротко пересказал бормотание Терпилихи, пытаясь придать истории хоть сколько-то весу.— Может тут быть какая-то изнанка?
Признаюсь, насчет обряда я сомневался. Жест с саваном из транспаранта казался чересчур нарочитым. Скорее демонстрация злобы, идеологического несогласия, чем ритуал. Но здесь, вРяженом, где все начинающиеся было формироваться выводы ускользали, словно змея в воду, зыбкое виделось возможным.
—Старые верования приживчивы. Опять же, приход красных вод…
—Вы тоже считаете это знамением, не природным явлением?
—Природа суть Бог, а значит, любое явление может быть знамением.
В богословских спорах я против отца Магдария был легковесом, поэтому промолчал.
—Знаете,— Магдарий снова задумался, глядя на лукавого аспида с лицом Евы.— Змей изображаем в облике человеческом, чтобы мы могли увидеть и узнать наши грехи. Грешат ведь люди. А сетуют на Бога.
Магдарий достал платок и вытер лицо:
—Ведь вы человека ищете? Его и ищите. Не зверя.
—А какого человека искать?
—Не знаю. Но Якоб, тот, что ее нашел и принес, он ни при чем. Видите,— священник снова кивнул на хоры, где змей кружил вокруг белокожей Евы.— Его работа. Подмалевывает, подновляет фрески. Душа у него тонкая. Рвется. Вы уж будьте деликатнее.
Якоб Мозер, или Австрияк, был из числа взятых в плен вПервую мировую. Многие из них остались после войны на Дону, не хватало рабочих рук, аккуратные и честные пригодились. Некоторые женились на казачках.
—Почему вы так уверены, что он ни при чем? Мог убить или поспособствовать, а потом осознал, что натворил, вот и сорвался.
—Я уже говорил товарищу Турщу, что Якоб весь день накануне и ночь был здесь. Это скажу вам не я один. С нами были несколько прихожан — они помогают в разлив. Убрали кладбище, укрепили пристань, потом повечеряли да и легли. Лодки наперечет, и все были здесь.
Священник добавил, что Якоба я найду у пристани.
Пристань — просто настил на сваях, листы нагретого весенним солнцем железа. Рядом на берегу, подоткнув подолы, возились женщины. Собирали раковины для производства пуговиц — за мешок ракушек государство платит пятьдесят рублей. На мостках подростки, парни и девушки. На мешках рядом — раковины в песке и водорослях. Вьется мошкара. Сырой запах.
Я подошел ближе и увидел, что подростки кидают в змей в рогозе камушки.
—Этот год много гадюк.
—Это потому, что антихрист.
—Э! брось, я в ячейке за такие слова… Сторонись, харя!
Согнутая спина, обтянутая выцветшей, вылинявшей черной рубашкой,— тот, кого назвали харей. Разбирает в лодке сети. Несколько камешков полетело в его сторону. Он обернулся. Слыша об Австрияке, я был готов увидеть какое-то увечье, но его лицо, точнее то, чем оно было, поразило. Вся нижняя часть содрана и вывернута, вздернута к носу. Торчат зубы.
Он крикнул детям и махнул на них рукой. Подростки отступили, но не ушли. Тот, что кидал камешки, спросил меня:
