Закончив, отложил личные вещицы. Их можно, пожалуй, вернуть родителям. Поколебавшись, личные вещи Любы я сунул в карман и прихватил с собой, чтобы передать Турщу — пусть отправит кого-нибудь в станицу.
Удалось зайти к нему уже поздним утром, на следующий день. Солнце быстро нагревало землю, от воды поднималось марево. За силуэтом приземистой мельницы чайки расхаживали на черном поле. В селе меня, казалось, уже хорошо знали, и каждый встречный здоровался запросто. Турщ занимал небольшую хату с широким крыльцом. Комната в два окна с диваном и столом оказалась причудливо обставленной, но для жилища холостяка довольно опрятной. Столешница и солидные ножки стола служили, очевидно, для упражнений в дни скуки: все изрезаны сабельными ударами. На столе вперемешку газеты, книги, бумаги. И тут же граммофон и — чудо — все целые пластинки, есть и заграничные, сложены стопкой. Одно окно в плюшевых шторах, второе голое. В углу приткнули полированную вешалку, на ней серая барашковая папаха, брезентовое пальто, еще вещи. Самые простые стулья и лампа бронзовая, абажур цветного стекла. Диван деревянный, отполированный задами посетителей, как в присутственном месте.
—Я не сплю на мягком. Тифозных навидался. Мелкая дрянь эта матрасы любит. Или стулья, если конским волосом набитые.— Турщ убрал с дивана шерстяной плед.— Ничтожное насекомое, а запросто с ним жизни лишиться. Ну, что там в чемодане?
Я отдал вещицы, отговорился, что нашел записку, но испорченную.
—А что в записке, узнали?
—Вы мне и скажите.
—С какой это стати? Почерк, что ли, мой?— Он порылся, сунул мне исписанный лист — «сравни».— А, впрочем, могла быть у нее моя записка. Я давал поручения часто.
—Вы подумайте вот о чем: если у вас была связь, то, выходит, затея с транспарантом — плевок не власти, а вам. Личный мотив.
—Это фельдшер вам навешал? Вы не ту компанию себе выбрали. Из них один планирует бежать, знали?
—Псеков? Почему же бежать. Он ждет официальные бумаги. От бывшего владельца завода, надеется на них вполне твердо.
—Твердо,— Турщ постучал пальцем по столешнице,— ничего тут нет твердого, земля под ногами плывет. Рогинский ваш, думаете, зазря языком мелет? Брошюры по гигиене он лично Любе приносил, будто это такая уж тяжесть. Да все под вечер.
Поднявшись, он взял сверток с вещами Рудиной, сунул в тумбу у окна. Быстро навел порядок на столе. Отодвинув штору, снял с подоконника рюмки, достал вилки с вензелем. Настроение у него снова переменилось. Еще с утра он был зол, отстранен, затянут, откусывал слова, белки глаз совсем желтые. Сейчас говорил охотно, ни дать ни взять гостеприимный хозяин встретил нежданного, но вполне приятного гостя. Некоторое объяснение нашлось. Выйдя, он вернулся с круглой бутылкой. Щелкнул ее по боку, выставляя на стол.
—Ого!— Желтая с черной вязью заграничная этикетка, мадера, сорт Tinta Negra.— Хорошее вино.
Неужто контрабандное? Выходит, одной рукой сажаем, а другой берем?
—Подарок Гросса, руководителя партии краеведов. Поспособствовал им с местным населением. А ведь форменная буча была! Народ собрался и с попом Магдарием. Крики, рекламации.
Он откупорил бутылку.
—Мало мне головной боли с нападениями на артель и прочим! Еле угомонили. Вот Гросс выразил благодарность. К слову, о попе Магдарии. Ловок шельмец, не ухватишь, но и с ним будет поставлен вопрос. Он уже говорил вам, верно, о«чудесной иконе»? Перетаскивает население в ложное болото. Мы готовим празднование Первомая. Маевка выпадает на Пасху, опять стоит ожидать беспорядков.
Довольно скоро глаза Турща заблестели. Плечи опустились. Сидя у стола, он перебирал пластинки.
—Эта выходка с телом Любы Рудиной сильно качнула людей к церкви, а нам это, сами понимаете, не с руки. Вся эта чертовщина.
Занятый мыслью о записке в чемодане, я ответил рассеянно, что черт как раз наоборот, враг церкви.
—Вы все понимаете прекрасно!— Турщ разошелся.— Религиозный туман есть продукт и отражение экономического гнета внутри общества. Религия — дурманящий опиум для населения.
—Скажу вам как врач, действие опиума еще и в облегчении боли. Допустим, религию вы изживете, а взамен дадите нового «бога» — революцию и ее вождей?
Зачем я его дразнил? Все моя вспыльчивость! Но Турщ, окончательно придя в самое благодушное настроение, ответил неожиданно спокойно:
—Дадим! И посильнее, чем старый! Для этого нужно только подготовить почву. Вот вам, как ученому, поле для научного эксперимента. Развенчание «чуда иконы». Магдарий наш утверждает, что после обновления образ в его церкви мироточит.
—А что, на самом деле не мироточит?
—А если бы и так? Допустим, есть на рисунке некоторые следы. Да тут земля такая гнилая, что, если взяться, столько чудес накопаешь!
«Разоблачать чудеса» да и вообще обижать отца Магдария мне категорически не хотелось.
—Не ожидал, что здесь, далеко от города, жизнь так кипит. Ряженое — чу́дное место, вы правы. А что же за события, о которых все говорят?
—Нападения на артель. Они бывали и раньше, но так, без огонька. А теперь черти с рогами.— Турщ вроде бы принял поворот в разговоре.— Может, хари сажей намазали, а народ всерьез испуган.
—Черти, значит, новинка?
—Началось с месяц назад, нет, раньше, может, тому месяца два. Нет сомнений, что бандиты местные, уж больно ловко от нас уходят. Знают тут все тропинки, а где-то и норы. И, главное, артельщики еще и покрывают их!
—Любопытно. Я бы осмотрелся тут подробнее. Возле Гадючьего кута и в целом. Карта неточна в разлив, местные лучше знают. Выделите мне сопровождающего.— Я добавил, что, мол, в кабинете ростовской милиции мне обещали содействие.
Турщ ухмыльнулся, снова разлил мадеру.
—Несомненно! Поможем. А вы, в рамках ответной помощи, проведете лекцию о ложном чуде. Насчет иконы. Товарищи из ячейки выступят с речами. Следом вы.
—Что же я должен сказать?— Снова он о своем! Пристал как сапожный клей.
—Обрисуете вопрос в целом. В печати сейчас клеймят такие явления, думаю, слова найдете. Представите, положим, в противовес религиозному научное чудо! Эксперимент. Как может из двух разных жидкостей получиться красная, или в этом духе.
—Я вызван вРяженое с другой целью. Опыта выступлений перед публикой у меня мало. Допущу ошибку, не сумею пояснить авторитетно, слушатели решат, что я не уверен в общей позиции. Могу обмишулиться, сорвать мероприятие. К тому же, боюсь, ни эксперимента, ни убедительного фокуса не смогу показать. Не химик.
—Ну-ну.— Турщ прищелкнул языком, со звоном сдвинул посуду.— Однако я, товарищ, удивляюсь вашей несознательности.— Он смотрел на меня в упор, пустыми, как дуло маузера, глазами.
Я неопределенно пожал плечами. Турщ махнул рюмку, резко поднялся.
—Пойдемте. Я вам покажу чудо получше церковных!— Он схватил с вешалки шапку.
