—Видите, у края мыса темная полоса? Это шторм. Заходит с той стороны.— И продолжил:— Впрочем, я зря напал на Астраданцева. В сущности, он безобиден, хоть и глуп. Напутал, а может, и приврал. Мог от страха — нервная натура!— наговорить того, чего и не было.
—А не было?
—Я не припомню. Но…— Бродский насмешливо фыркнул,— вы же не отвяжетесь? Я раскусил вас. Этакий вы тип: где нельзя перескочить, там перелезете.
Немного прошлись в молчании.
—Не вспомню, в какой день, но я действительно говорил с ним. Убеждал его оставить в покое Магдария, не ярить зря местных разоблачением чудесной иконы. Я люблю спорт, как говорят англичане, пешие прогулки. Как доктор, вы должны одобрить. Гуляю вечерами, вот и столкнулся.
—Как доктор, одобряю, а как представитель уголовной милиции, интересуюсь: до которого часа гуляли?
Нахиман потер нос, комично поднял брови:
—Не запасся алиби! Хотя постойте. Мертвецова жена, Петра Красули, спрашивала, нужно ли мне молоко. Встретился с ней уж на обратном пути. У нее учет, строго. На бумажке, правда, сам черт не прочтет, но она-то великолепно свою писанину разбирает, подтвердит мои слова.
Мы миновали пустырь и вышли к зданиям рыбокоптильного завода. Он напоминал конюшню: приземистое здание четырехугольной формы, снаружи бочки, садки, осмоленный и вкопанный в землю чан. Нахиман пояснил, что это бут, чтобы держать рыбу.
—Я уже говорил вам, Егор: интрижек не делаю.— Он свернул к белым крашеным высоким дверям корпусов, помедлил.— Девушку жаль. Но, поверьте, не имел касательства. В клуб я не хожу. Брошюры о гигиене, сами понимаете, мною не востребованы, руки мою без напоминаний — маменька приучила.— Он кривовато улыбнулся.
У вытянутого, утыканного жердями навеса остановились.
—К тому же Рудина — прошу простить, что говорю в подобном ключе о даме, да еще и покойной, однако вынужден. Так вот, она была, конечно, хороша собой. Но я, поверьте, не очаровываюсь этим типажом — гражданки новой формации.
Нахиман доверительно, словно признаваясь в пороке, высказался в том духе, что уважает в барышне шарм, умение исполнить романс да «шелковые чулки». А прокламации и красные косынки — это не для него. По его же словам, он собирался после зимних праздников перебраться в город, не было смысла и связываться здесь. Если Нахиман складно врет, то девушка была бы ему обузой. Но раз она избавилась от ребенка, то, выходит, для любовника, кто бы он ни был, все сложилось удачно?
С мертвого белого ствола тополя при нашем приближении с гомоном поднялись птицы. Неподалеку торчали жерди коптильни. Пахло гарью, опилки еще дымились. Под навесом устроены солила. Рядом свернуты пустые мешки из-под соли, клейма еще старого хозяина.
—Вот, чтобы черную икру заготовлять правильно, то соли класть надо так, чтобы яйцо всплыло,— говорил Нахиман, обходя солила.— Да не просто всплыло, а на размер пятака. Местные хозяйки «вершки», корку икры из открытой бочки, дают на корм домашней птице. Лучше растет. Ох и люблю я, когда икра только что взята! С пробоями
[55]хорошо яичницы нажарить. Или другое — сейчас редкость — балык из «холостого» осетра, не икряного, он более жирный. Обязательно попробуйте, если доведется.
Мы обошли широкую яму, где раньше рыбу ценных пород хранили живой до заморозков.
—Был и холодильник пудов тысяч на пять, с машинным охлаждением. Сейчас вышел из строя. Часть улова продавали, остальное перерабатывали. Осетрину, белужатину, селедку «в залом» — знаете, как это?— Он согнул руку и показал.— Мера — мужская рука до локтя.
Нахиман отпер двери, приглашающе махнул рукой. Пока он говорил, я осматривал сети, крюки, топорики — «салковнички».
—Ну, завод, конечно, реквизирован давно. Это вы знаете. Тут ведь в словах вся соль,— походя он пнул кучу мешков.— Так, выходит, отобрали, а реквизиция — звучит солидно.Теперь работает всего один цех.
—Да ведь работу завода наладят со временем?
Бродский отозвался равнодушно:
—Возможно. В селах выше по Дону добывают уголь и соль. А здесь рыба, раки… Особеннорачий жир помогает. Слыхали про целебное «раковое масло»? На Москве, говорят, оно шибко дорого.Рыбаки тут в нескольких поколениях.
Впереди мелькнул готически острый шпиль клуба «Красный штурм». Усадьба бывшего хозяина, пояснил Нахиман.
—Я уже побывал там.
—Когда власть окончательно здесь переменилась, его да тех, кто был в усадьбе, вытащили и убили.
—Черт, Нахиман, вы, что ли, нарочно? Ведь вы сами слышали и подтверждали тогда, у фельдшера вечером, что владелец давно вНеаполе! АПсеков меня уверял, что ждет от него документы.
—Может, и так. Псекову лучше знать… В общем, погром. Рысистых лошадей взялись было запрягать в телеги, чтобы вывезти мебель, посуду. Но кони не давались, бились. Потоптали людей. Служащие разбежались. Я сам дня три просидел под сараем за коптильней, пропитался насквозь рыбьим духом — думал, не отмоюсь.
—А как же теперь вы в артели?
—А что? Я в любые сапоги втаптываюсь. А здешние позлились, да и успокоились. Теперь мы в одной лодке.
—Но ведь какой силы была ненависть? Если от ее пара «сорвало крышку», были, очевидно, у них причины?
—А мне думается, просто дали себе волю. Человек ведь — любого звания и воспитания — сдерживаем только внешне. Обществом или страхом наказания. Если поймешь, что вот дашь себе полную волю и ничего-то не будет, а еще и другие тебя поддержат, устоишь ли?
—А в станицах?
—То казаки. Они иначе живут.
—Турщ жаловался на местных рыбаков,— я решил переменить тему.— Не может выследить, кто из них участвует в контрабанде вдоль побережья и в порту.
—Еще бы! Он-то, конечно, пыжится. Но ему ни в жизнь не сыскать. Заметили, как тут селятся? У самой воды.— Он указал на линию домиков.— Рогинский вам наговорит романной чуши — мол, не иначе итальянская Венеция. На деле с практической сметкой: можно ловить осторожно, едва не с крыльца. Вот тут сверните — пройдем коротким путем, оврагом.
Мы принялись спускаться. Песок, куртины молодой травы.
—И браконьерство в этих местах привычное занятие,— продолжил Бродский.— Из взрослых мужиков нет такого, кто под судом на тайный промысел не ходил. По большей части до 17-го года рыбу разрешено было ловить только казакам. Они давали ее селянам на переработку. И берег они патрулировали с ружьями, могли стрельнуть. Да и теперь активисты Общества рыболовов-любителей жалуются на то, что казаки их ловят и бьют, говоря при этом, что «революция сама по себе, а рыба все равно наша».
—Брошенный маяк — не замечали, там свет бывает? Может, там их лодки.
Бродский остановился. Сломал веточку, покрутил.
