—Та ни. Это я внучка попросила, шоб на балонку
[59]тебе сунул. Птицы беду отводят, навроде как сподмочь тебе.
Подперла кулаком сморщенный темный подбородок, похожий на вяленую грушу.
—Беда да беда! Она ж одна не ходит. Ще не то буде! Не слушают, по-над змеем робят, тревожат. Он тут давно, ще када казаки из камышов вышли. Люди-то вскагакались
[60], ишо когда Люба померла. Заговорили, что змей воду отравил и та теперь порченая.
—Допускаю, что этот персонаж — Змей — может быть довольно злонравен. Однако здесь он ни при чем абсолютно. Это у вас Люба просила траву, чтобы избавиться от ребенка? Может, не только ее? Говорите, не бойтесь.
—Ишь, боюся! Только не ко мне она ходила. А к фельдшерихе. Та ей не дала спервоначалу. Мол, говорит, грех! Оставь дите-то. А потом срешилась. Люба упросила, видать,— сказала Терпилиха спокойно.
—Почему же вы раньше не сказали?
—А рази ты спрашивал? Да и хиба ж я одна про энто знаю? Все знают.
Чертово место — это Ряженое. Все всё знают, и никто ничего не говорит!
* * *
В помещении больницы я для порядка проверил и бабкины склянки, и посуду, которую дали девушки. Наверху слышались легкие шаги, видимо, Анна не спала. А фельдшер куда-то подевался. В склянке из шифоньера Любы Рудиной оказаласьTinctura Belladonnae
[61]— непрозрачная, темно-бурого цвета. Растение семействаSolanaceae.«Смертельный паслен», по классификации Линнея. На нашей почве его называют «красавкой» — созвучно по смыслу прекрасной женщине. Из красавки делали также приворотные зелья. Но будь она в дозировке посильнее, влюбленные соединились бы только на том свете. Не аптечная, сделанная, скорее всего, из ягод. Бывает, их путают с дикой вишней. Они, как и корни растения, содержат атропин, вызывающий бред и галлюцинации.
Рогинский сумерничал в комнате с самоваром. Когда я вошел, поднялся, засуетился, зажег лампу. Посмотрел, и я понял — он знает, что я догадался.
—Давайте кофе! Я сварю.— Стукнул дверцей, пробормотал: «Не разбудить бы Аню»,— шаги наверху затихли.— Так что же было в склянке?
—Белладонна. Давайте начистоту, Аркадий Петрович. Ребенок был вашим? Поэтому и настойку Любе Рудиной вы подсунули. Только ошиблись в дозировке, видимо. Я проверил, в склянке все же был не слишком сильный раствор. Если бы «Дашуня» в бараке не «глотнула одним разом», то из последствий — сильная тошнота да головная боль.
—Клевета.— Рогинский, казалось, испугался еще сильнее, хотя куда уж! Бросил суету.
—В чемодане я нашел томик стихов. Ваш подарок? Как и зеркало?
—Я щедро даю свою библиотеку. Мог иАстраданцев подарить. А зеркало отдала Аня, она же сказала!
—Она говорила другое.
—Она не помнит!
—Бросьте это — мой дружеский совет. Вы с вашим огородиком и опытом без труда в растениях разбираетесь, я убедился. Рудина просила полынь, избавиться от ребенка. А ей подсунули другое. Вы сами слышали — у меня есть свидетели, девушки, они подтвердят, откуда настойка.
Рогинский молчал как рыба, приоткрыв рот.
—Так это вы. Или, может быть — Анна?
Рогинский только замотал головой.
—Значит, Анна. Дала намеренно? Под видом абортивного средства? Ревновала? Или знала наверняка?
Рогинский все молчал.
—Люба не стала пить, уехала,— продолжал я.— УАнны хватило бы сил, сноровки и злости подстеречь ее, устроить ссору. Этот саван из транспаранта — что это было — расчет, чтобы уж верно пошла ко дну? Или истеричная выходка? Не молчите. Я ведь могу и уговорить мать Рудиной дать показания о траве, которую давала Анна и раньше, якобы от сердца. Люба ей доверяла. Не думайте, что не найду, как доказать. ВРяженом все всем известно, наверняка кто-то…
—Нет! Нет, вы не так поняли,— резко перебил фельдшер.— Вы не знаете!
Пытался собраться. Сел, пригладил затылок.
—Я вас прошу, не нависайте надо мной, сядьте. Сядьте же, я расскажу.
Я сел.
—Верьте совести! Она бы не обидела Любу. Я, конечно, думал, признаюсь, да! Что Анечка могла сотворить что-то. Мучился. Но она поняла, что подозреваю ее в страшном, и все, все мне рассказала! А я вам расскажу.
Из рассказа Рогинского я понял, что уАнны уже в молодости были «несколько расстроены нервы». Впечатлительная, склонная к истерикам.
—В Гражданскую мне пришлось спешно забрать ее, почти бежать… потрясения… все только усилилось,— сбивчиво говорил фельдшер.— Раньше она ведь удивительно светлая девочка была. Мы знакомы с самого детства. В дальнем родстве. Аня болезненно ревнива. Все боится, что я уйду.
Подбирая слова, очевидно, чтобы убедить меня в искренности, он упомянул, что иногда бывали «приступы». Вспомнил некий «случай в общежитии».
—Ей вдруг показалось, что я часто там бываю. Еще зимой, инфлюэнца, я помогал… И она… немного разбавила настойку. Но у девушек было просто расстройство желудка, и все. И все!
Рогинский продолжал, торопясь объяснить.
—Поймите! Она выдумала, что я уеду, брошу ее. Аня не может иметь детей. И, бывало, говорила глупости, мол, она не жена мне, не может родить. Настроение у нее меняется резко! Временами находит такой стих,— он судорожно выдохнул,— говорит, что жить ей недолго и нужно раздать вещи. И зеркальце отдала! Но вбила себе в голову, что это или Люба украла, или я подарил.
—Допустим, откуда тогда белладонна?
—Люба Рудина приходила, плакала, просила полынь, избавиться от ребенка. Ведь это позор здесь, ребенок без мужа. Прогресс в нравах сам по себе, а здешняя-то мораль отдельно. Анечка разозлилась, решила, что я отец. Но не думала даже!..
Из противоречивой мешанины его объяснений я понял одно. Анна на самом деле подсунула Рудиной настойку белладонны, но, как твердил Рогинский, якобы знала, что раствор слабый, аптечная дозировка, «хотела только напугать».
—Есть Анин грех!— снова и снова повторял фельдшер.— Разозлилась, поймите. Что Люба две души губит. Потом, уже после, она ведь — верьте совести!— ходила, ходила в комнату кЛюбе. Опомнилась, хотела забрать склянку. Но та уж уехала. Вот!— Рогинский вдруг поднялся, зашарил в ящиках стола. Вытащил коричневый флакон.
—Успокоительное на основе опия, сильное. Даю Ане, когда у нее приступ. В тот день на нее нашло. Я заставил ее выпить капли, и она заснула. До самого ужина спала наверху! ИНахиман! Может подтвердить! Он пришел, аАне нехорошо, пришлось выпроводить. Он знает, что она нездорова, но из деликатности смолчал, не сказал вам.
Чертово Ряженое!
