—В вашей работе ведь есть свои особенности и правила. Так и в моей. Описи — это документы, я обязан их проверить.— Прежде чем Гросс перебил меня, я добавил:— Мешать работе партии я не намерен. Да и полномочий таких у меня нет. Вы, верно, знаете, я вызван сюда совсем по иному делу. Разобраться в смерти местной девушки. Мы с вами похожи больше, чем кажется. Я — судебный врач. Беспокою мертвых, ищу ответы. Согласитесь, как и вы. Ищете ответы, беспокоя курганы.
Гросс помолчал, усмехнулся сравнению, заметил, что слышал о девушке. Но тут же решительно поднялся, отряхнув штаны, и в свете луны, глядя прямо в глаза, твердо резюмировал:
—Допустим, я приму, что вы здесь действительно по другому делу. Но, будьте уверены, находки отправятся вРостов, и никуда больше. И я не допущу вмешательств в работу партии.
Далее он резко продолжил, что у него есть точные сведения, что все ценные и значимые находки хотят передать вПетроград (уже Ленинград, но Гросс упрямо называл по-старому). И что они уйдут сначала вЭрмитаж, где большевики снова открыли для публики музей. А потом и вовсе будут проданы за границу
[68].
Интересные новости. О продаже ценностей из дворцов и частных собраний за границу я мельком слышал.
—Вы не поверите, как мне надоели чужие сокровища,— сказал я примирительно.— Если честно, главная драгоценность, которую я хотел бы получить сейчас,— это сон. Даже палатку занимать не стану, переночую на свежем воздухе.
Гросс пожелал мне спокойной ночи, едко прибавив, что в некоторых древних культурах практиковали сон в«священном» месте (тут он ткнул ладонью в сторону курганов), чтобы в сновидении получить предвидение будущего. Может, и мне придет предсказание во сне… И это все, чем он и участники партии могут «посодействовать» моему делу.
Что же, чем черт не шутит. Я плотнее укутался в тренчкот и вскоре уснул под настойчивый плеск волн. Но мне ничего не снилось. Однако утром, когда я умылся холодной желтоватой речной водой, кое-что встало на свои места.
* * *
Едва вернувшись вРяженое и прихватив с собой исчерканный пометками план местности, я начал свою экспедицию с места нападения на партию. Несколько часов бродил по оврагам, размокшим обрывам. К концу этих разыскных мероприятий я, как первый человек, казалось, весь был вылеплен из глины. На другой день я понял, где ошибся. Как городской человек, я не брал в расчет более привычную здесь дорогу — по воде! Прошел протоки у берега на весельной лодке. И вот тут-то наконец повезло. Разглядел следы лодок в песке в неприметной заводи на берегу. В камышах было устроено нечто вроде причала — кинуты доски, на них засохший ил, глина. Берег в битом стекле, поворошил осколки — бутылки из-под мадеры с приметной этикеткой. Поднявшись выше, наткнулся на грубо сложенный шалаш. За шалашом, заваленный ветками и рогозом, узкий ход вел в глубь обрыва. Свежие стебли вперемешку с сухими, молодая трава утоптана капитально. Здесь кто-то был — и совсем недавно. Разворошил осторожно, заглянул. Чуть ли не змеиная нора, но протиснуться можно… Присев, я рассматривал берег. Никого на светлом еще фоне неба. Но вдалеке уже глухо ударило. Тучи шли от моря, перемещаясь стадом, как животные, от плоскости воды к степи. Кое-как умывшись, вернулся к лазу.
Протиснулся. Слабый свет от входа в эту нору-туннель полностью пропал. Впереди ни просвета. Протянув руку, я наткнулся на стену. На неприятно долгую секунду показалось, что камень повсюду, я в ловушке. Позорный, тяжелый страх подошел сзади. Нахлобучил панику, как мешок. Я отогнал воспоминание — запах железа, блестящий глаз лошади, туннель под Новороссийском. На ощупь двинулся вперед. Не успел пройти и пары метров, как туннель стал шире. Фонарик, как назло, отказал. Нашарил в кармане спички, зажег одну. Тут должны быть метки, в таких норах легко заблудиться и зная дорогу. Лаз не сужался, мне приходилось лишь изредка немного пригибаться, и скоро я в самом деле заметил знак белой краской, как раз когда спичка моя почти догорела. Только я хотел зажечь новую, как сзади пришел глухим эхом оклик:
—Эй!
Застучали сапоги. Я сунул драгоценный коробок в карман. Пошел наугад. Считая и запоминая повороты, как строчки, стараясь не думать, что будет, если впереди тупик.
Вспышка — выстрел! Пуля с воем вошла в мягкий камень. Я бросился вперед, уже не разбирая дороги, стараясь только не расшибить голову о выступающие камни. Снова крики. Топот. Наконец — тишина. Удалось уйти или они просто выжидают? Стараясь не шуметь, я достал из кармана револьвер. Мне показалось, что в туннеле человек пять, может, больше.
—Парень, выходи,— в голосе говорившего не было злобы, скорее уверенность. И то верно, куда мне здесь деться? Я аккуратно снял предохранитель и прикинул — далеко ли до выхода. Да и где он вообще? Часть тьмы впереди, более плотная, вдруг шевельнулась, качнулась вперед. Я выстрелил. Короткая вспышка высветила мохнатый бычий лоб, распяленный на лице глаз.
—Патронов хватит.— Выстрелив, я шагнул назад, пригнулся у стены.— В темноте вижу хорошо! Посмотрим, как разминемся!
Во мне проснулся азарт. Под клином плахе некуда деваться. Пришла хорошая злость, застучала в висках, нокаутируя рассудок. Вот там, у белеющего выступа, явно движение? Как мог точнее прицелился и выстрелил. Снова вспышка. Человек не черт, заорал громко, бранясь, завыл. Тени качнулись. Я сделал шаг вперед, под прикрытие камня.
—Эй! Выстрелы услышат! Я не так глуп, чтобы прийти один!
Даже забавно, что они не поверят, что я глуп именно настолько. В гулкой тишине послышался шорох, тащили что-то тяжелое. Стон, снова тишина. Подождав для верности, я медленно пошел вперед, через несколько шагов споткнулся, приложившись плечом и головой. Рискнул зажечь спичку. Круглые капли крови, следы сапог. Штука, о которую я запнулся, оказалась комом рогожи. Размалеванная белой краской тряпка с тяжелым духом коровника — поверху примотан коровий рог, нашиты куски старой шубы. Через грубый шов — черное клеймо, мешок с рыбзавода.
Счет времени я потерял. Шел вперед, стараясь не слишком шуметь и пореже чиркать спичкой. Лаз, мне показалось, снова стал немного у́же, но двигался я свободно. Воздух посвежел, запахло степью, недавней грозой. Опираясь на мокрые стенки, я полез вперед, туннель уходил наверх как колодец. Наконец, в просвете сизое небо… накинув рогожную рожу, я осторожно выглянул наружу. Одиссей, признаюсь, из меня вышел так себе. Да и зря я маскировался. Берег был пуст. Степь, укрытая молодой зеленой травой. Далеко в тумане мелькают огни Ряженого. Место показалось мне неожиданно знакомым. Вскоре я вышел к заболоченной тропе в овраге. А вот и приметный черный тополь «осокорь» — на стволе содрана дробью кора. Выходит, туннель, начавшись под обрывом, вывел меня туда, где напали на Любу Рудину.
Обратно вРяженое я добрался неожиданно быстро. Видно, уже привык к местным дорогам и балкам. У почты мелькнуло знакомое лицо, Стешка, брат погибшей Любы Рудиной, ладил сбрую лошади, запряженной в подводу, и отвернулся, хмуро зыркнув и пряча лицо за околышем кепки. Когда я почти прошел мимо, он вдруг окликнул:
