—Сейчас еще ничего. Вода, бывает, поднимается так, что прямо с галдарей
[3],— он указал, приподняв трость, на деревянные балкончики вокруг дома,— рыбу ловят. Помню, год тому умер бригадир по фамилии Краснощеков, так его два месяца в засмоленном гробу держали. Кладбище вода разорила, похоронить негде. Сутками на чердаках сидели. Та вода и запомнилась по нему как «краснощековская». Скот, конечно, бывает, гибнет, да и в доме потом сырость. Но мы привычные.
В отдалении глухо ударил церковный колокол, с белой отмели поднялась цапля, болтая в воздухе длинными ногами.
—Сначала разместим вас и чаю горячего?— предложил фельдшер.
Времени терять не хотелось. Затянем, и место, где нашли тело, окончательно уйдет под воду. И без того люди и животные наверняка уничтожили почти все следы.
—Гадючий кут далеко отсюда? Вещи можно оставить,— я огляделся,— да вот хоть тут, у пристани.
Рогинский глянул на Турща и безнадежно махнул рукой куда-то в камыши.
—Не знаю, пройдем ли. Ну, попробуем. Только вот тогда попросим Данилу Иваныча… Вас все равно разместили у него в хате.— Он схватил за рукав нашего лодочника, сунул ему саквояж.— Отнеси, любезный, доктора вещи.
По селу нас провожали мальчишки и брехливые собаки. Почти у каждого забора стояли, рассматривали, кивали соседям, бросались вперемежку русскими и казачьими словечками:
—Это чей же такой?
—Анадысь приехал.
—Глянь-ка. Тю!
—Вихор… игреневый
[4].
—…у лодочника, Данилы-бригадира, в хате поставили.
—Да рази?
—Мослаковатый!
[5]
Улица повернула. Вдоль низкого здания с вывеской «Лабаз» я заметил длинный ряд столбиков.
—Привязывать лодки,— объяснил Турщ.
На карте, которую мне показывал шофер, вся эта земля была как на вытянутом языке — на огромном мысе, выступающем в море. По всему мысу протоки, ерики, частой сеткой бежали к морю. В половодье вся эта местность становилась отдельными островками, частью каналов дельты. Из Ряженого на «большую землю» или к церкви и кладбищу добраться можно было по каналам и только на лодке.
Вода наступала отовсюду, обнажая корни деревьев, покачивая наросшие на них бурые водоросли. Фельдшер Рогинский продвигался первым, кругло согнув спину, шаря тростью, как если бы шел по трясине. Турщ молчал и шагал позади.
—Места у нас особенные! Всяк кулик свое болото хвалит, само собой, но разве найдете еще такой простор?— Рогинский внезапно остановился.— Смотрите: вон там выход на залив, на Чумбурку
[6]. Море здесь, правда, мелкое, как блюдце, но рыбное. Римляне в давние времена называли его Меотийским болотом.
Мы вышли к протоке.
—А вот уж это место. Видите, справа канал? По-местному — ерик.— Он кивнул на узкую протоку.— Называется Кутерьма. При нагоне воды этот ерик и отрезает нас от земли.
Мы поднялись на травянистый пригорок, который растворялся в песке. Какой-то человек стоял вдалеке, сгорбившись, без фуражки и, завидев нас, быстро ушел.
Море катило к берегу багровые плотные волны. Признаться, услышав рассказ Турща, я подумал, что «красная вода» объяснится просто — либо сработала оптическая иллюзия, подогретая суеверными страхами, либо вылиняла красная ткань, в которую завернули тело. Но волны, насколько хватало глаз, были именно цвета крови… не венозной, а скорее артериальной, ярко-алого оттенка. У самого берега волны закручивались бурым.
Фельдшер, запыхавшийся на подъеме, покрутил пальцами и, показав на воду, сказал, обращаясь кТурщу:
—Извольте видеть — опять!— Он повысил голос и продекламировал как со сцены:— «Вот ангел вострубил, и третья часть моря сделалась кровью»,— и добавил уже совершенно спокойным голосом и с явным сожалением:— Бычка уморит.
У берега колыхалось пятно гниющей рыбы.
Турщ махнул, чтобы я поднялся выше на пригорок.
—А это что?— Я показал на серое строение на горизонте.
—Старый маяк на насыпном острове. Давно заброшен. Во-о-он, видите, «голощечина».— Я рассмотрел обнаженное песчаное место среди травы.— Это Гадючий кут. Нам туда нужно.
Вода зашла далеко на берег, плескалась у низкорослой ивы, вцепившейся корнями в песок, устроила овражки глубиной по колено. Если следы на траве были, то сплыли давно.
Я махнул фельдшеру. Он подошел ближе.
—Аркадий Петрович, ведь это вы осматривали тело?
Рогинский, задумавшись, приминал мокрую траву галошей и ответил не сразу.
—Ах да, я, кто же еще… Видимых следов насилия нет,— дословно повторил он объяснения Турща.— Впрочем, не было возможности провести полноценный осмотр. Как раз накануне снова… разные случайности, инциденты. К тому же стало известно, что краевое начальство обяжет товарища Турща привлечь к делу auctoritas
[7]— врача из города.
Стена взъерошенного ветром рогоза — рыжая, вода поблескивает в просветах… Услышав шорох, я подождал: из зарослей вышла птица с тонким кривым клювом. У берега стебли рогоза были сильно примяты, я шагнул рассмотреть ближе.
—Нужны сапоги, если хотите зайти глубже,— остановил меня Турщ, подойдя и не вынимая рук из карманов.
Рогинский, приблизившись, с готовностью предложил:
—Пройду вперед? Гляну, может, сумеете пробраться.
Прыгая по кочкам, он угодил в ил, провалился, но выкрутился, как шуруп, в обратную сторону, цепляясь за камыши.
Турщ говорил, перекрикивая ветер:
—Тут редко кто ходит.
—Из-за цвета воды? Боятся?
—А что вода?— фельдшер наконец вылез, стуча ногами, стряхивая ил.— Это багрянка — красные водоросли, Rhodóphyta. Цветут, извольте видеть.
Рогинский прибавил, уже обращаясь только ко мне:
—Там неглубоко, а чуть дальше отмель. Пробраться можно,— и продолжил:— Явление довольно редкое. В прошлый раз пришлось на год кометы. И вот — снова! Накануне эти водоросли погнал к берегу «багмут» — северо-западный ветер. Аккурат в ночь перед тем, как здесь нашли тело девушки.
—Вот бы и разъяснили явление в клубе, товарищ Рогинский.— Турщ досадливо сморщился.— Предрассудков было бы меньше.
Фельдшер покрутил головой.
