Связаться с отдаленными станицами по телеграфу было невозможно. Его там не было. Но все же существовал один способ получить ответ как можно скорее. Как только было завершено строительство московской башни по проекту инженера Шухова, на ней установили опору для радиопередатчиков, более мощных, чем радиостанции Парижа иБерлина. Из Москвы вещание шло на крупные города, в том числе и на Ростов.
Местная станция после Гражданской перешла от военных в ведение Народного комиссариата почт и телеграфов. Ее основной задачей был прием декретов, циркуляров и«Радиовестников РОСТА». Но здешняя станция была приемно-передаточной и держала связь не только сМосквой, но и с несколькими краевыми городами, крупными станицами. К тому же работала по круглосуточному расписанию. Скорее всего, с ее помощью выйдет быстрее получить и ответ на запрос из Петрограда.
Как частенько это бывало в городе, с адресом вышла некоторая путаница, а именно — находилась ростовская станция в армянской Нахичевани. На Софиевской площади, названной так в честь рядом стоящей церкви. И занимала она здание бывшей церковно-приходской школы. Разыскал я ее быстро. Одноэтажный дом с колоннами и узорами, выложенными кирпичом, вплотную примыкал к церкви с одноярусной звонницей.
Если подумать, то выходит, новая власть продолжила традицию старой, разместив почти здесь средство связи не только с небесами, но и с землей. Молитвы о здравии и за упокой, посылаемые гражданами, сменились четкими требованиями ведомств и учреждений.
Над моей головой внезапно раздался хриплый голос. Рупор репродуктора выплюнул: «Всем, всем, всем! В4 часа дня по декретному времени
[74]сЦентральной радиотелефонной станции Наркомпочтеля будет передана подборка сообщений о праздновании Первого мая на местах.— Голос захрипел и добавил:— Трансляция концерта русской музыки — скрипка».
Редкие прохожие останавливались, слушали.
Заведующий радиостанцией, равно как и ранее священнослужители, жил в том же в здании ввиду режима работы. Тут же размещались аппаратная и местное почтовое отделение. Он провел меня к радисту.
—Гладков.— Радист, заросший щетиной по самые уши, очень молодой и мрачный, в белой рубашке и широких подтяжках, не оборачиваясь, пожал мне руку.
Сказав, что хочу как можно скорее отправить запрос вПетроград, а главное — связаться со станичным исполкомом — вот название, я положил перед радистом блокнотный лист. Гладков, поскребывая щетину, записал мой запрос, переспрашивая нужные фамилии и названия канцелярий. Уверил, что у них «сигнал идет без всякой проволоки и без проволочек». Пообещал дать ответ на следующий день, с утра, как можно раньше.
Было уже совсем поздно. Длинные тени, редкие фонари. Очень тепло, совсем близка жара, которая всегда обрушивается на город, не дав раздышаться весне, и превращает тротуар в раскаленную сковороду. В арке двора навстречу мне поднялись фигуры. Я рассмотрел троих, еще один курил, сидя на ступенях железной лестницы, ведущей на общий балкон. В темноте вспыхивал огонек.
—Слышь-ка, ты с дяди Боруха квартиры?— Спрашивающий цыкнул и притушил папиросу — Тут говорят, ты вроде доктор. А другие, шо с уголовки…
Очевидно, новые жильцы. Проясняют обстановку.
—А кто нужен, врач или милиция?— я лениво ответил вопросом на вопрос. День выдался длинным, и мысли мои были заняты совсем иным.
Силуэт поднялся, железные ступеньки загремели.
—Знакомство хотим наладить. Стукнули тебе в квартеру раз-другой, разузнать, что за человечек живет,— голос хриплый, свистящий. Откашлялся, сплюнул.
—Вот и познакомились. Давно такой кашель у вас?
—А шо? С малолетства.— Силуэт несколько растерялся. Вопрос явно поставил его в тупик. И, видимо, не только его.
—Че ты тут вола водишь…— решил вступить тот, что стоял ближе.
—У вас, думаю, астма. Плохо может закончиться,— ответил яСилуэту, игнорируя реплику.
—Шо? Какая астма?
—Лучше всего вам курить не такие крепкие папиросы. Это я говорю как врач. Против бронхоспазмов, ваших хрипов, помогает атропин. Вы зайдите через пару дней. И не нужно больше беспокоить Фейгиных, в смысле дядю Боруха.
—Ишь ты,— присвистнул мне вслед еще один.
Уже поднимаясь по лестнице, я услышал:
—До тебя с гэпэу приходили, а может, легавые. При портфелях и шляпах.
—Спасибо,— сухо ответил я.
В голове снова щелкнуло. Уехать лучше поскорее, впрочем, если астматик прав, то долго бегать не получится. У самой двери меня окликнула хозяйка:
—К вам заходили.
—Я знаю.
—Знаете? Откуда? Письмо передали для вас. Кухарка принесла.
—А больше никого?
—К нам никого. Кто-то стучал, но мы не открыли. Мы люди пожилые, слышим плохо,— она улыбнулась,— нам позволительно и не услышать.
В комнате я распечатал записку. Она была от Юлии Захидовой. Сидел, перечитывал, не верил… До этого я только раз встретил на улице Алексана Захидова, студенческого приятеля. Бывшего коммерсанта, армянина. Его семья до 17-го года держала в городе магазины и склады, торговала колониальными товарами. А когда НЭП докатился и до Ростова, Алексан сумел снова наладить торговлю. Довольно успешно. В тот день, когда мы столкнулись, он был растрепан, в распахнутом пальто, вРостове только что со стрельбой разогнали биржу. В его жену Юлию Николаевну я был долго, глупо, нелепо и стыдно влюблен. Дружба расстроилась, когда он женился. Он еще тогда, в день встречи, толковал об отъезде. Границы нового государства Советов смыкались все плотнее. Уезжали многие, мои университетские товарищи, профессора. Неясное «там» рисовалось им предпочтительнее очевидного «здесь». Нэп был признан ошибкой, в стране «взят другой курс». И вот записка: уехали. Юлия звала меня проститься. Но — я посмотрел на дату под четкой, с завитком, подписью — в ту неделю я уже был вРяженом. Черт! Смешно и по́шло было мое положение. Я это понимал. Любовь кЮлии была тем, что меня определяло. Кто я? Судебный следователь, криминалист, чудак, верящий, что его дело важнее всех других. Идиот, влюбленный вЮлию Николаевну. Чужую жену. Я малодушно принял эту мысль давно берег единственную фотокарточку, кроме которой у меня было лишь несколько писем. Если бы я только был вРостове! Часы на столе стучали мне прямо в затылок — уехали. Уехали. Я снова развернул записку. Юлия писала: «…получили визы вБерлин, потом, наверное, вАмерику…» Я нашел Берлин на карте мира, прицепленной кнопками к голой стене моей комнаты. Вид этой карты иБерлина — точки в центре зеленого пятна — меня взбесил. Поднявшись, я вышел. В арке сидела все та же компания, они молча проводили меня взглядами. Некоторое время я бродил бесцельно. И только заметив, что дошел до квартиры Захидовых, очевидно уже бывшей, в доме за банком,— остановился. Постояв, спустился к реке. Потом ноги сами привели меня к зданию угро. В здании горели несколько окон. Репина в кабинете не было. Но он нашелся во дворе. ВРостове еще работали портерные, правда, под вывеской общественных столовых нарпита. Помещение было тесным, в подвале старого дома. Потолки кирпичными арками нависали над столами и стойкой с широким зеркалом. Подавальщицы протискивались среди публики с тарелками, угадывая в табачном дыму столики. Вилки и ножи я тщательно протер платком.
