Потянулась, целуя.
—Погоди, мне возвращаться нужно.— Я придержал ее за плечи.
—Чего так скоро-то?— Устинья вытащила из фантика карамель, развернула. Сморщив лоб, пыталась в сумерках разобрать надпись на обертке.— Я сладкое страсть люблю. Было в детстве, братья обманули меня. Дали жмыху, а сказали, мол, шоколад. Ух, я не простила их.— Она засмеялась негромко и тут же обернулась посмотреть, не идет ли кто.— Потом-то золы им в портки засыпала. Мамка выдрала меня, а мне что? Я на своем поставила.
Я молчал.
—Так что же ты идти-то хочешь? Рази не думал про меня?
Потеребила синий конфетный фантик с солнцем. Я поднес к глазам — прочел надпись: «Печаль на сердце утешится радостию».
—Еще какое-то время я буду вРяженом, сюда же приедут люди на подмогу. Дела мои пока тут не окончены. А ты вот что. Ты пока не бывай вРяженом. И лучше всего тебе и вовсе уехать.
—Далеко ль это? Ты ведь с собой не возьмешь.— Она невесело улыбнулась, отступила.— Я одна. Замуж отдали, как мне все, знаешь, мамочка пела — во чужу деревню в семью несогласну? Мне некуда.
Я стал спешно говорить, что к ним домой еще придут, и я ничего не поделаю. Она зашептала, заспорила, не испугалась, а разозлилась. И расплакалась. Простились мы плохо, скомканно.
В хату я вернулся в разладе с собой. Посидел, растирая руками лицо, разбирая путаницу мыслей. В коридорчике слышались мягкие шаги хозяйки. Поднявшись, вышел во двор вслед за ней. Думая о том, что предстоит сделать, смотрел, как она споро, аккуратно кормит птицу. Льет воду в корытце. Глянув на меня с улыбкой, Марина принялась ворочать бочку, я подошел, помог придержать. От бочки шибал в нос запах кислой капусты. Куры и гуси топтались вокруг корытца, лезли под ноги. Хозяйка шикнула на них без толку, ушла в дом. Ставя на место бочку, я поднял с земли гнет, подкинул в руке — тяжелый. Приметной вытянутой формы, посередине — круглая дыра. Сполоснул его от налипшей соломы тут же, во дворе. Занес в дом. Марина засмеялась — никак решили капусту заквасить.
—Это откуда у вас? И давно ли?
—Муж нашел там, где в яму сверзился. Вот, сгодилась.— Она глянула мельком, перебирая пшено и ссыпая его в миску.— А вы чего? Кисленького охота?
Я уговорил подыскать гнету замену. Марина, насупившись, с сомнением отдала его.
Позже я ждал там же, у пристани. Но уже совсем другого конфиданта. Чтобы не шататься из стороны в сторону, уговорил себя сосредоточиться на повторении скучнейшей директивы для окружных милиционеров, вроде бы «о порядке организации милиции укрупненной волости» или еще о чем, бог его знает. Повторял машинально, не думая. Почти час так простоял, сунув сжатые в кулаки руки в карманы пальто, всматриваясь в сумерки, грозившие вот-вот окунуть во тьму Ряженое и округу. К счастью, Данила не подвел. Репин шагнул из лодки, придерживая полу пальто. Повозился, нырнул рукой:
—Сиди ты! Чертово животное! Забирайте!
Из-под его руки выскочила морда — вот это номер.
—Вася, зачем вы его притащили?
Вася вылез из лодки, спустил собаку на землю. Мой пес Брегет торжественно заковылял вперед, смерив меня взглядом. У ног обнюхал ботинки, сел. Брюзгливый, одышливый, в складках, как старый диван, Брегет умудрялся иметь вид лорда. Я подобрал его пару лет назад. Истинной клички не знал и назвал за привычку будить меня по утрам. ВРяженом он был бы обузой. Я и оставил его Васе, попросил присмотреть. Но вот тебе, пожалуйста!
—Вася, вы чем думали?— Брегет сидел смирно, демонстрируя непричастность.
—Извел меня. Соседи ругаются. Взялся лаять и выть!— начал отмахиваться от нападок Вася и запальчиво продолжил:— От него польза может быть. Работать по следу!
Это вряд ли. Брегет отличался полной индифферентностью к милицейской, да и любой службе. Днями лежал под столом в моей комнате. И я уверен, он не открыл бы и глаза, вздумай кто зайти и вытащить имущество — книги, инструменты — и даже снять со стены единственное украшение — карту. Репа почувствовал вину за оплошность и заговорил на ходу:
—Ты еще… это… не волнуйся. За чистку.
—Да черт с ним, как-то решится.
—В положительном ключе! Не сомневайся. Мы сСидорней тебе дали характеристику как товарищи, а что же? Студент и при власти пострадал, из университета выперли.
Данила окликнул нас, привязывая лодку.
—И я с вами пойду. Бегать не буду,— он ткнул в пустую штанину,— а пальнуть сумею.
Я отказался.
—Мы сейчас еще товарища возьмем. Ты нас только до раскопа доставь. На лодке быстрее.
Он хмуро согласился и, обгоняя Репина, спросил:
—А чего на меня-то не подумал? Когда ряженских брали. И сейчас от — положился.
—А ты обиделся, что ли, что тебя в разбойники не взяли?.. Думал и на тебя. Но шаг-то у тебя приметный. И в яме ты сутки просидел, я твои ушибы осматривал. Без обмана все.
Репин на ходу бросил мне:
—Ты почему думаешь, сейчас нужно брать?
—Он тянуть не будет. Знает уже. Я проверил, в порту сейчас два иностранных судна. Уйдут в полдень, на рассвете. Он попробует до них добраться.
—Тарап
[75], нам в помощь, быстро дойдем.— Данила махнул в сторону волн залива.
Впереди мелькнул силуэт местного милиционера, я ускорил шаг.
* * *
Обогнув мыс, Данила провел лодку, держась ближе к берегу, в тени песчаных, синеющих в темноте склонов. Поднимались мы по знакомой тропинке на склоне. Лезли небыстро, то и дело оступаясь в темноте. Когда до края оставалось немного, я сообразил, что что-то не так. По берегу метались огни, слышались крики. Выбравшись, разглядел палатки. Потом свет фонарей, уже у самого раскопа. Мы припустили бегом к яме. У входа в погребальную камеру суетились люди. Сам вход был завален глиной. Балки, подпирающие стенки, подбиты, одна выворочена. На земле, схватившись за лицо, сидел Гросс, вымазанный в глине.
—Федор там! Не успел выбраться!
Федора Сведыню мы скоро откопали. Вытащили бледного, но живого. Он продержался в камере, где оставался воздух.
—Балка, сволочь, мне по голове! Аж звон пошел.— Он продолжал говорить, что ему второй уж раз бока намяли, повторялся, очевидно, был в шоке.
Я подступил кГроссу:
—Где Мирон?
—Сушкин,— он заозирался,— и в самом деле. Вряд ли спит! Кругом такое. А вы, вы-то тут откуда?— Он спохватился, казалось, впервые увидел меня, Репина, милиционера с нами.
—Говорите скорее — кого еще не хватает? Пусть проверят палатки. Ружья на месте?
Сведыня немного оклемался.
—Ушел, ушел он! Мирон! Собака! Завалил меня в раскопе.— Сведыня заматерился забористо, закашлялся с хрипом.— Место я знаю, которое он ищет!
