—Разубедить здешний народ невозможно, сами знаете. Да и веса среди местного населения у меня нет, вы не раз говорили.
Турщ отвернулся.
Обсыпанный как мукой шелухой рогоза и мелким мусором, я добрался до узкой полосы белого песка — отмели. Осматриваясь, наткнулся на почти целиком занесенный песком обломок лодочной обшивки. В ржавом металлическом кольце обрывок истрепанной веревки. Осмотрел, стараясь не слишком ворочать. Из-под доски выскользнула потревоженная гадюка, прочертила извилистую линию на песке.
На берегу я достал блокнот, набросал план места. Турщ наблюдал за мной, сунув руки в карманы. Фельдшер бродил неподалеку, шевеля тростью пучки острой травы. Я окликнул Турща:
—Где сейчас тот местный, который нашел ее? Австрияк. Я бы хотел поговорить с ним.
—Потолкуете, само собой. За день до этого,— он кивнул на камыши,— видели, что она говорила с ним. Точнее, спорила.
—Все же вы погорячились его отпускать,— не утерпел я.
Турщу упрек не понравился.
—Не хотел. Считаю, что он причастен. Да священник баламутил, уперся.— Турщ закурил.— Впрочем, не беспокойтесь, в такой разлив ему отсюда податься все равно некуда.
—Может, она еще с кем-то ссорилась незадолго до смерти?— спросил яТурща.
—С семьей была в ссоре,— ввернул подошедший Рогинский.
—Я не имел касательства к ее личным делам,— добавил Турщ в своем телеграфном стиле.— Возникла необходимость в агитации, товарищу Рудиной выдали деньги. Она поехала в город. Все как обычно. Если вы тут закончили, двинемся дальше?
* * *
На обратном пути, уже вРяженом, пока я мысленно клял себя, что позволил вместе с вещами унести и мой докторский саквояж, из-за чего приходилось сделать крюк и зайти за ним на «квартиру», Турщ, выражаясь по матери, остановился и ободрал со стены лавки какие-то листки. Фельдшер Рогинский отстал, шагал, о чем-то задумавшись. Турщ ткнул бумагой в мою сторону. Я прочел:
«Товарищи-граждане, по всему району известно, что наш округ задался целью показать пример о проведении социализма. Что такое социализм? Это есть обман крестьян. Товарищи, мы обмануты!»
—Видите, что делается? Форменный саботаж, срываю через день. Село и станицы рядом в прошлом были контрреволюционными, и не служивших у белых, кроме молодежи, считайте, никого нет.
—А погибшая?— спросил я.
—Двадцать лет. Хороший работник. Организовала в селе курсы по ликвидации безграмотности. Агитировала местное население записываться в артель. Но, как я уже говорил, шло туго. Сейчас байды, рыбацкие лодки, личные, а будут общественные. Отдают с боем, а потом отказываются чинить, конопатить. Говорят, раз общее — значит, ничье.
Турщ посмотрел наверх, я проследил за его взглядом: хищная птица раскинула крылья. Вдалеке точки — лодки рыбаков. Красные волны отсюда смотрелись темной полосой.
—Вдоль берега всюду рыбачьи поселки?
—И казачьи станицы. В работе с казаками были перегибы, это не отрицается.— Турщ методично складывал сорванное объявление.— Сейчас взят другой курс. Так сказать, не допускать опасной искры, не подпалить бикфордов шнур. У нас работают ревкомы — для более тесной связи с населением…— Сложив бумагу, он ногтем сгладил сгибы, как портной стрелки на брюках.— Но, несмотря на это, участились нападения на артель. Мешают работе, учету рыбы. Портят имущество. Останавливают обозы. Кроме того, из порта идет контрабанда…
Турщ аккуратно разорвал объявление, клочки полетели на землю.
—Подозреваем,— продолжил он,— что нападения и саботаж, а пожалуй, и контрабанда имеют один источник. В последний месяц обстановка вРяженом мутится явно организованно.
—Есть мысли, догадки — кто именно мутит?
—Известно, вполне. Черти.— Нас нагнал фельдшер.
—Черти?
—Нападавших так и описывают: шерсть, рога, копыта… Поймать пока не выходит. Вот, пришли. Тут вас и разместили.
В комнате, которую мне определил хозяин, я пристроил в углу на вешалке тяжелый от сырости плащ. Попросил немного времени собрать все нужное.
Раскрыл саквояж, проверяя, не забыл ли чего. Турщ сел на лавку у окна, достал папиросу. Фельдшер с любопытством разглядывал содержимое моего саквояжа. Прищурился, всматриваясь в коробку с порошком.
—Это для дактилоскопии,— пояснил я.
—От греческого — «палец» и«смотрю»?— уточнил фельдшер.
Я кивнул:
—Рисунок кожи на пальцах индивидуален. Непревзойденная вещь для определения личности. Нужен особый порошок, но в крайности подойдет и толченый грифель, и хорошая дамская пудра.
Фельдшер бросил рассматривать коробочку и потянулся за тростью.
—Пойду вперед, подготовлю все,— заговорил он деловито.— Тело мы опустили в погреб, там подходящая температура, молоко не киснет, бывает, что и неделю. Но поторопиться с аутопсией нужно. Третий день, жители возмущены, что не даем хоронить.
Турщ с фельдшером переглянулись неожиданно мирно.
—Приходили женщины, вышла тяжелая сцена. Уже и домовину сколотили, и яму выкопали, и погребальное сшили. А вот отец и братья в стороне. Она ведь для них безбожница-активистка…
Он вышел.
Я прикинул, во что бы переодеться. Понятно, что при такой погоде перемены мне хватит ровно на полчаса, но уж больно противно липла к телу промокшая от дождя рубашка.
На улице послышались крики. Бросив папиросу, Турщ выскочил за дверь. Я выглянул в окно, но через запотевшее стекло ничего не увидел. Схватив плащ, кинулся следом, закрывая на ходу саквояж.
—Опоздали!— Фельдшер Рогинский махал руками, торопил нас.— Мать и кое-кто из местных забрали тело! Увезли в церковь!
Мы почти бежали по улице.
—Этого нельзя допустить!— кричал яТурщу, думая, что если тело успели подготовить для похорон, то уничтожили все улики, которые еще можно было бы найти.— Как же вы проглядели?
Тот так опешил, что начал оправдываться:
—Это ж такой народ! Категорически любого выпада, подлянки можно ждать!— Он остановился, развел руками.
Фельдшер пыхтел, багровея от быстрого шага. Выговорил, задыхаясь:
—Больница не острог, охраны там нету!
Турщ, с досады далеко сплюнув, шагнул, чтобы не попасть себе на начищенные сапоги.
—Нужно задержать погребение,— сказал я.— Либо успеем, либо придется эксгумировать.
—Выкапывать, значит… Растерзают. Зашумят! Идите к пристани, я нагоню, только возьму подмогу.— Турщ ушел, широко шагая.
* * *
Солоноватый ветер посвистывает, подталкивает на волнах, заносит в лодку дождь пополам с речной водой.
—Любашу у нас все знали. С семьей она в контрах. Вообще у казаков бабы — ух, боевые, по хатам не сидят. АЛюбка и вовсе… в городе училась, опять же курсы политграмоты.— Молодой милиционер (из округа, его разыскал и взял с нами Турщ) гребет с усилием, но продолжает болтать. Отмахнулся от моего предложения сесть на весла, сказав, что знает все протоки здесь и так пройдем быстрее. Ориентируется как птица, чутьем — за камышами проток не рассмотреть. Дождь мелкий, морось лепит волосы к лицу.
