—Из города она на машине с почтой добиралась? Я говорил с водителем.
—Да, как обычно, на ней! Но колесо увязло, Люба не стала ждать, пока вытащат, вылезла, сказала, пешим ходом быстрее. Верно я говорю, товарищ Турщ?— Милиционер опустил весла, осмотрелся, и мы нырнули в другую протоку.
—При ней были личные вещи кроме материалов для агитации. Где они?
—Узел был. Ну, ищо чемодан. Она его в кабине шофера оставила. Чтоб вроде как подвез ей опосля. И пошла. Чемодан мать забрала.
Он греб некоторое время молча, всматриваясь в лабиринт камыша.
—Когда ночевать не пришла, мы весь вечер в хаты стучали. Нам сподмогли берег осмотреть. Но видели ее, нет — не доспрашиваешься: молчат, ироды. Товарищ Турщ вам расскажет, какие тут творятся дела. С властью Советов не хотят сотрудничать!
—Если хватились быстро, значит, она нечасто возвращалась поздно?
—Значица так, раз всполошились. Но я, товарищ, считаю, немцы это. В кузове ж мужик с девкой были, из этих! Ихали с города.
—Предубеждение,— буркнул Турщ.— Случись что, местные винят сектантов или немецких колонистов. Хотя в обычное время рядом живут вполне мирно.
—Вон, уж видно — церква,— милиционер проглотил протест, направил усилие к берегу.
—Заупокойная кончилась, не успели мы,— сказал фельдшер.
Церковь — кирпичная, пустая, темные купола. Кладбище в стороне. Гранитные памятники со скорбящими ангелами. Заросшее мхом, выбитое в камне посвящение попечителю храма, имя не разобрать. Деревянные кресты частоколом.
—Заложные покойники,— бросил милиционер на ходу,— старое чумное кладбище. А нам… вона, смотрите!
Толпа у ямы невелика — черные платки, сдернутые фуражки. Большинство женщины. Одна в центре — напряженное лицо, низко сдвинут платок, товарки обняли за плечи. Видимо, мать. Я отвел глаза. Земля мокрая — кто впереди, еле удерживается на краю. Яма пустая. Домовина стоит рядом — простая, из светлых мокнущих досок. Мы подходим. Причитания и ропот перерастают в крики.
Турщ хватается за квадратную кобуру маузера. Молодой милиционер сжимает «линейку»
[8]. В стороне от толпы и ямы я как могу убеждаю священника — одна надежда на его разумность.
Тот твердит: «Одобрить не могу — вы что же…» Приходится давить. Подошедший к нам Турщ трубит угрозы. Священник чуть не плачет, но уступает и, чудо, убалтывает толпу. Переговариваемся: лодка не потянет, просядет, надо вынуть тело из домовины.
Поп умоляет поторопиться — долго народ уговорами не удержать. Везение, что отец и братья не вмешиваются.
—И все же дочь… Хоть и безбожница, а может, опомнятся,— причитает священник.
Вносим домовину в церковь. Потом через подворье обошли — и к лодке: та пляшет на волнах, рвется. Удерживаем, стоя в воде по пояс.
—Думал, разорвут, стрелять придется.— Турщ оглядывается на церковь.— Отправляться нужно, да побыстрее.
* * *
Больницу, одноэтажное здание с мезонином, широким крыльцом и вроде пристройкой-флигелем, я толком не рассмотрел. Мы быстро прошли в темную прихожую. Мелькнуло женское лицо.
—Я поставил стол у окна, чтобы было больше света,— фельдшер кивнул на оконный проем в частом переплете и вдруг продекламировал:— «Ее одежды, раскинувшись, несли ее, как нимфу; она меж тем обрывки песен пела…»
[9]
Я уставился на него:
—Пела? Это вы в общем смысле?
Он не смутился:
—В общем, конечно, именно в нем! Пришло на ум поэтическое совпадение из строк Шекспира. Трагический случай сОфелией.
—Турщ сказал, вы не нашли признаков утопления.
Чуть нагнувшись, он начал снимать платок и венчик с головы покойницы.
—Вы городской специалист, вам и выносить вердикт. А вот и о сходстве сОфелией, смотрите-ка.
Волосы девушки были длинными, а не по моде на городской манер «а-ля гарсон»
[10], и лежали, как водоросли. Фельдшер, разбирая пряди, вынул смятый стебель цветка. Приоткрыл саван, в складках ткани тоже оказались цветы. Полевые, блеклые, вроде колокольчики.
—Положил кто-то в домовину, не в привычках здесь, но все же трогательный жест,— сказал фельдшер.
—Это местное растение? Какое, не знаете?
—Это…— он поднес стебли почти к носу.— О! Интересно. «Персты покойника», или «плакун-трава». Нет, погодите. Это цветок ятрови. Ботаническое название — ятрышник, семейство Orchidaceae. А народное — несколько смелое. Основано на внешней схожести корня растения с мошонкой. На латыни scrotum, яичко — testis. Корень используют как приворотное зелье — суеверие, конечно.
—Цветы растут там, где нашли тело?
—Вполне может быть, вполне. Рано цветет, встречается нечасто — на мокрых солончаках, в песке… У нас тут были поразительно теплые недели. А потом вот снова,— махнул за окно: снег летел, как перья.
Мы разложили свернутые в узел вещи покойной. Жакет городского фасона, ткань хорошего качества, но в пятнах засохшей грязи. Видны повреждения — мелкие дыры, торчащие нитки.
Разгладив подол юбки, фельдшер снял с него зацепившийся жесткий стебель.
—То же растение, но иного рода. Чертополох, точнее, бодяк красноголовый. Защита от порчи и дурного глаза. Коробочки с колючками, старые, цепкие, видимо, еще с зимы, новым цвести пока рано.
—Там, на поляне, я его не заметил.
—Разумеется. Он растет большей частью в оврагах.
—Вы удивительно много знаете о растениях.
—О, я тут увлекся ботаникой. Не дает закиснуть, да и польза для дела существенная. К народным средствам не нужно относиться свысока. Природа суть лекарство. Или вот, взять язык цветов: «крапива» означает «боль». А, допустим, Nymphaéa álba? Нимфея. Попросту — кувшинка белая. Здесь ее много, скотом не поедается. «Нимфея» означает «отказ от лжи».
Рогинский бубнил над ухом еще что-то. Я уже не слушал. От непростого дня и почти бессонной ночи голова у меня гудела, как горшок, по которому хорошенько треснули палкой.
* * *
Для исследования тел власти то и дело печатали новые регламенты, в которых, однако, судебно-медицинский эксперт оставался главным действующим лицом, коему предписывалось «оказывать полное содействие». Я вытурил фельдшера из «прозекторской» — его присутствие и болтовня мне мешали. Тем не менее необходимы были понятые… Ладно, обойдусь пока. Частенько приходилось отступать от правил.
Подкрутил керосиновые лампы. Убрал марлю с окна. Оно выходило на поле и залив, но и сюда долетал усиливающийся гул голосов во дворе больницы.
