Затащил, не слушая возражений, в небольшую комнатку вроде кабинета. Полки, книги, журналы, портреты. Выдвигал стул, хлопотал.
—Мы живем тут же, при больнице. Комнаты в мезонине. Я,Анюта моя да девчонка из села. Помогает.
Достал поднос из латуни, самовар-«эгоист», вытянутый как яйцо, на две чашки, захлопотал.
—А вот и чай. Я признаю только крепкий. Про слабый казаки знаете как говорят? «Через него Москву видать»!— засмеялся, зашелся всем телом.
—Вы здесь оказались по линии земства?— спросил я, решив воспользоваться случаем и расспросить хорошенько, пока никто не мешает, один на один.
—Оказались, да, скорее волей случая. Но я не жалею нисколько! В прошлые-то времена пароходик с заготовленной рыбой успевал за день четыре раза сходить вРостов! Сапожник свой имелся, был и цирюльник. Мы сАнечкой, как прибыли сюда, прямо удивлялись, до чего в таком отдаленном месте налажена городская жизнь. Вы пейте чай, пейте! Сахара, правда, нет, но есть отличное варенье. Аня варит из вишен, тут кругом много садов. Такие сладкие вишни, что сахара почти не нужно. Ведь сахар — дефицитный товар, нехватка.
Звякнула ложечка.
Варенье было чрезвычайно кислым, и когда фельдшер отвернулся, я опустил ложку в чай. Попросил еще раз рассказать о дне, когда пропала Рудина.
—Да я знаю то же, что и все.— Он наполнил розетку с горкой, потекло по краям.— Девушка приехала с последней машиной. Шофер дожидался у переправы сколько мог — разлив, следующая будет хорошо если через несколько дней. Ждали долго, добирались еще дольше. По дороге колесо у них сверзилось, машина, знаете, перегружена, под завязку. Люди. Товаров набрали — керосин, спички, газеты. Рудина слезла. Сказала, пешком быстрее дойдет.
Рогинский встал, снова заколдовал над самоваром.
—Ушла и ушла, очевидно вРяженое. Куда же еще? Поломка, дождь, не до нее… Да и местные, конечно, знают тут все тропинки.
Слова фельдшера подтверждала и ее одежда. Пошла короткой дорогой, может, оврагом? Балки, обрывы, займища тут повсюду, море подъедает берег.
—А обстоятельства, при которых нашли тело, что вам известно об этом?
—Немного, но, может, сей кладезь окажется полезнее…
Он порылся на полках и положил передо мной бледно-голубую книжечку «О бромистом конине. Диссертация на степень доктора медицины лекаря В. Ольдерогге, 1884 г.».
Отвечая на мой удивленный взгляд, открыл ее в середине, где была вложена фотография. И не одна. С почти довольным видом фельдшер рассказывал, раскладывая карточки на столе:
—Видите ли, в наших краях располагался аэрофотосъемочный отряд Рабоче-крестьянского красного воздушного флота. Они производили здесь съемки по своим надобностям. Фотограф — прямо энтузиаст своего дела. Главным образом использовал аэрофотоаппарат Потте. Интереснейшая вещь. Обычную съемку тоже можно сделать.
Я разглядывал снимки. Они были великолепны: контрастные, выполненные со знанием дела. Рядом с мелкими, плотно сжатыми строчками диссертации они производили странное впечатление — не иллюстраций, а как будто распахнутого окна. Мелькали кони на отмели, птицы, причал, рыба в человеческий рост — хорошо различим нос рыбины, за который ее держит рыбак.
—Этот фотограф-энтузиаст работает, не поверите, даже для газет.
На фотокарточках мелькали изображения курганов в степи. Потом купол местной церкви. Снимок вскрытой раки с мощами, рядом товарищи в фуражках, очевидно, комиссия по реквизиции религиозных ценностей.
—Снимает все! Особенно интересуется обрядами, жизнью деревни.— Фельдшер налил еще по стакану и немного смущенно добавил:— Ну и, конечно, нашей церковью. Как раз оказался там. Удачно. То есть я имел в виду, просто случайно. Вот и сделал карточки… когда Австрияк принес туда тело.
У тела на фото не было лица — ткань, собравшись в складки, закрыла все, кроме белых рук, раскинутых на темных пятнах земли.
—Товарищ Турщ не стал возражать. Он принял к сердцу трагедию девушки,— продолжил фельдшер.
—Турщ?
Фельдшер смотрел не мигая.
—Да.
Турщ производил впечатление человека не сердечнее нильского крокодила.
Еще несколько фото. Видно, что тело обернули в ткань плотно, как в саван. Вот другое, снятое немного иначе.
—Аркадий Петрович, а глаза? Когда ее нашли, глаза были открыты или закрыты?
Рогинский взял фото, обвел пальцем фигуру.
—Действительно, здесь… Но даже не знаю.
—Говорят, материя, в которую завернули тело, находится у вас.
—Сохранил вместе с носильными вещами. Родители взять не захотели. А чемодан забрали.
—Хорошо, я поговорю с ними, попрошу отдать.
—Попробуйте. Они настроены, как выражается товарищ Турщ, резко отрицательно.
—Она обращалась к вам за врачебной помощью? Может, жаловалась на боли в груди?
—В смысле на сердце? Нет. Приходила, помню, раз, еще той весной, ее молотилкой задело. Говорят, она бывала в городской больнице, ездила туда.
—Зачем?
Он поднялся, собрал пустые стаканы, залез чуть не по пояс в буфет:
—Да, собственно, откуда мне знать?— Грохнуло, покатилось в глубине буфета.— Выглядела здоровой… Я с ней говорил пару раз, не больше. Давал брошюры по общей гигиене.
—А кто может знать? Подруги у нее были?
Вернувшись к столу, фельдшер подвинул ко мне фотографии, поставил книгу на место.
—Кажется, нет, в друзьях все больше мужчины. Новые нравы. К тому же она была заметной… в том самом, женском смысле.
—Кстати, я видел на берегу мужчину, когда мы осматривали место. Высокий, темные волосы.
—Я и не заметил, может, местный рыбак… Да, как время-то бежит! Вы спрашивали ткань? Пойдемте.
* * *
В кухне жена фельдшера Анна склонилась над подоконником, будто что-то выронила и теперь искала. Вздрогнула:
—Вы меня напугали,— и закрыла белой тканью кастрюлю. Густо и сладко пахло какой-то травой.
—Анечка, зачем ты встала?
Рогинский бросил мне рассеянно:
—Минуту…
Поискал, погремев, принес ведро, откуда достал ком свернутой ткани.
Я попросил газету. Анна подала. Расправил над ней материю — посыпались земля, листья, сухая трава. Покрутил. «Саван» оказался транспарантом с выписанным белой краской призывом: «Религиозное воспитание есть преступление против детей» — и действительно нарисованной звездой.
Свернул ткань, собрав все, что высыпалось из складок. В куче этого мусора обнаружилась медная монетка. Ребристая, с неровными краями. Подошел к окну, поднес к свету. Анна, переставив кастрюлю, тоже наклонилась. Оказалось, не монета. Медный, чуть больше ногтя диск, похожий на амулет. На одной стороне выцарапаны или выбиты буквы. На другой — я повернул… Анна протянула руку.
