Эрик усмехнулся.
–Послушай… почему ты ничего не сделаешь с этим?– все же решился спросить Киран.
Реакция оказалась драматической. Эрик вдруг с визгом притормозил, благо за ними никто не ехал, и свернул с дороги в поле. Некоторое время он шумно дышал, вцепившись в руль до побелевших костяшек, а затем прошипел, бросив сквозь растрепанные черные пряди злой взгляд:
–А что я могу сделать? Ты пытаешься воззвать к моей ответственности в этой ситуации? Иди ты!
–Да успокойся,– выдохнул Киран.– Извини, если не так выразился. Просто показалось, что у тебя есть… какое-то влияние.
Эрик упал лицом на руль и покачал головой. Спустя мгновение он поднял глаза, освещенные заревом встающего солнца, и выдал:
–Ты что думаешь, я отца одобряю? Да мы с ним на ножах, сколько я себя помню. У меня нет никакого влияния на бизнес. Он даже мой выбор хирургии не одобрил, ему надо было, чтобы я пошел либо в фармакологию, либо в психиатрию. И я всем сердцем ненавижу эту фабрику и ее темные дела, за которые их с Рудяком давно следовало бы посадить. От меня ничего не скрывают, но и ничего не доверяют. Если бы отец сейчас умер, я, конечно, унаследовал бы все, ведь Дагмар, как и любую женщину, он ни во что не ставит, потому что сексист до мозга костей. Но я не смог бы придать гласности их махинации, ведь есть еще Маринетти, и он скорее от меня избавится, чем даст рот открыть. Киран, мне жаль, что с тобой вышла эта история, однако я не могу сделать для тебя больше, чем это. И прости за эгоизм, но я мечтаю сейчас просто прийти домой и уснуть.
–Все в порядке. Я… не обвиняю. Просто… вспоминаю настоящего себя. Он, видимо, часто злился.
Эрик тускло рассмеялся, а затем с тихой яростью добавил:
–Хочешь мое мнение о Морфее? В руках у Рудяка не панацея, а бомба. У препарата абсолютно бессистемное действие. Он может случайно вылечить или случайно убить. Может, «души» и нет и мы просто не понимаем его механизм. Рудяк любит пафосные немедицинские метафоры и этим сильно меня раздражает. Хоть я и не специалист в этой области, но вижу одну закономерность: препарат абсолютно бесполезен и даже опасен, если уже присутствуют нейродегенеративные заболевания. Морфей питается только неповрежденным мозгом. Рудяк же все ищет свою химеру – фактор X. Если бы он не был таким крутым ученым, я принял бы его за самодура. И в каком-то смысле ты прав. Это не лекарство, а наркотик. Моя девушка была в числе его подопытных из-за расстройства личности. Я с самого начала выступал против этой экспериментальной терапии, но она никогда меня не слушала.– Губы Эрика скривились.– В итоге этот препарат свел ее в могилу: она подсела на него, в ломке вскрыла себе вены, и привет. И на самом деле я ненавижу это все, но не понимаю, как быть. Идти против семьи? Тогда пострадают мама и Дагмар. Скажи мне, что делать, Киран. Я не знаю. Не знаю.
Ситуация в очередной раз обернулась сценой Эрика, хотя в этот момент в нем не было никакого позерства. Киран устало смотрел на него, откинувшись на сиденье, и молчал. Впервые захотелось закурить. Небо тем временем залило красным, и, кажется, день обещал быть чудесным.
–Поехали уже,– просто сказал он.
Эрик ожил, как заводная кукла, которой в спину вставили ключ, и выехал обратно на дорогу. В шесть утра Киран вернулся в лавку. Он присел в продавленное кресло в магазине, глядя, как серебрится пыль у полок, а корешки книг окрашиваются теплым светом, и понял, что этот долгий день наконец закончился.
13.Собирая кости
Ребекки Лейнц в интернете практически не было, зато нашлась Джун Мун.
На запрос Ханны вышли ссылки на ее сайт, работы на артовых платформах и социальные сети. Как иллюстратор или автор комиксов, Джун Мун могла бы добиться большей популярности, но она пыталась найти свое место в более высоколобых кругах и пробивалась, как могла, в галереи. Ханна даже влезла в комментарии на одном сайте, где продавались ее картины. «Это искусство или можно выбросить?»
[12] «С каких пор хентай рисуют на холсте?» «Что за безвкусица…» Изредка попадались и хвалебные отзывы. У ее щупалец были какие-то почитатели, и искусство Джун Мун из непонятого становилось нишевым.
Но куда больший интерес для Ханны представлял ее инстаграм
[13]. Это была уникальная возможность познакомиться со своим донором, как если бы та была жива. Подписчиков было всего около тысячи, но вела она его активно. Помимо картин и скетчей, Джун выкладывала эзотерические практики с ладаном и кристаллами, красивые кофейни, а также свое тело и макросъемку лица. В коротких видео она пафосно благодарила всех за поддержку ее творчества, и ее чопорный австрийский акцент подходил для этого как нельзя кстати.
Создавалось впечатление, что Джун Мун – это поглощенный собой и своим творчеством человек. Красивое тело в переливах шелка, кружевах или в окружении черных простынь вызывало много сальных намеков в комментариях от мужчин, явно далеких от искусства. Ее страница, конечно, изобиловала всеми штампами инстаграма, только с уклоном в более темную эстетику, но это была ее идея себя, которую она кропотливо складывала по ракурсам и срезам. Джун казалась загадочной, одухотворенной и безумно талантливой. В некотором смысле ни один маскарад не врет, он просто говорит о вас через другие образы.
Перед глазами же Ханны стояла грязная каморка, забитая немытой посудой. В том страшном «муравейнике» жила Ребекка Лейнц, и это был совершенно другой человек.
Просматривая ее профиль, Ханна открыла другую жутковатую истину: человек умер, а его страница в интернете осталась. Можно зайти, полай-кать. Копятся фотографии, видео, твиты, история запросов в Google. Каждый день в паутине оседали тонны живой и мертвой информации, и интернет всё больше походил на искусно снятый гипсовый слепок. Людское бессмертие оказалось в сети. Только кому нужна такая вечная жизнь…
Джун Мун казалась живой. Ребекка была привидением. А кем была Ханна?
Она в очередной раз подошла к зеркалу. Раньше она смотрелась в него только по необходимости, но в последнее время то и дело застывала напротив, выискивая кого-то в своих чертах. Казалось, что ее аккуратно выталкивают из этого усталого тела, и хотя она еще здесь, осталось ей недолго. И это почему-то радовало. Быть Ханной никогда ей не нравилось.
Перед сном она долго изучала украденную фотокарточку. Ребекка и Эрик сидели на заборе, в руках – по бутылке розового лимонада с улыбающимися фруктами на этикетке. На Ребекке было вязаное черное платье и высокие ботинки на шнуровке. Ханна уже заметила, что тяжелую копну кудрей она всегда перекидывала на правое плечо. Эрик в длинном тренче, тоже черном, волосы короче, чем сейчас, и аккуратно уложены назад. В его лице смешались восточные и западные черты, и он даже кажется красивее и изящнее Ребекки. С одинаковой растерянностью они смотрят на неизвестного фотографа. Они не знали, что за ними наблюдали. Они не знают и сейчас. В некоей параллельной вселенной эти двое все еще сидят на том заборе, и, может, в ней Ребекку ждет лучшая участь.
