Я до сих пор даже не знаю его имени. Я была в таком ужасе во время нашей встречи, что даже не догадалась спросить.
Про себя я зову его Чудовище. Он не человек, он зверь, монстр — бешеный пес, который потерял своего хозяина и теперь пытается укусить всякого, до кого дотянется.
Я не притрагиваюсь к еде на подносе.
Поначалу желудок сводило от стресса, и есть не хотелось.
На второй день это стало формой протеста.
Я не собираюсь подыгрывать Чудовищу в его психопатической игре. Я не стану питомцем в запертой комнате. Если он думает, что может неделями или месяцами держать меня здесь, только чтобы убить в конце, лучше уж я умру сейчас от голода, лишь бы помешать его планам.
Впрочем, я продолжаю пить воду из-под крана — мне не хватит духу вынести пытку жаждой. Но я вполне способна долго обходиться без еды. Ограничение калорий и балет идут рука об руку. Я знаю, что такое голод, и привыкла его игнорировать.
От недостатка пищи я чаще устаю, но это ничего. Мне все равно нечем заняться в этой проклятой комнате. Книг здесь нет, и бумаги в письменном столе тоже. Все, что мне остается — это смотреть в окно.
У меня нет станка, но я все равно повторяю плие, тандю, дегаже, рон де жамб партер, фраппе, адажио и даже гран батман
[17]. Я не рискую практиковать какие-то серьезные прыжки или комбинации в диагонали, потому что ковры на полу такие древние, что я боюсь споткнуться и растянуть лодыжку.
Остальное время я сижу на подоконнике, глядя на сад за стеной. Он весь зарос — похоже, Чудовище не тратит деньги на садовника. Но там цветут астры, львиный зев и перовския. Пурпурные цветы ярко выделяются на фоне красных листьев. Чем дольше я сижу взаперти, тем отчаяннее мне хочется оказаться там внизу, вдыхать запахи цветов и травы вместо того, чтобы прозябать в этой темной и пыльной комнате.
На четвертый день горничная пытается убедить меня поесть. Она показывает на поднос с томатным супом и бутербродом с беконом, говоря что-то по-польски.
Я качаю головой.
—Нет, спасибо,— говорю я.— Я не голодна.
Я хочу попросить ее принести мне книг, но мое упрямство не позволяет мне обращаться за чем-либо к моим мучителям. Вместо этого я стараюсь припоминать лучшие моменты из моих любимых произведений, особенно из тех, которыми я зачитывалась в детстве. Заросли за стеной напоминают мне о «Таинственном саде», и я думаю о Мэри Леннокс
[18]. Она была всего лишь ребенком, но обладала железной волей. Эта девочка не прогнулась бы ради тарелки супа, как бы вкусно он ни пах. Она бы швырнула миску в стену.
На пятый день горничная не приносит мне ни завтрака, ни обеда. Вместо этого она входит в мою комнату во второй половине дня, держа в руках чехол с зеленым шелковым платьем. Девушка начинает наполнять горячей водой гигантскую старинную ванну на львиных лапах и жестами велит мне раздеться.
—Ни за что,— говорю я, скрещивая руки на груди.
Каждый раз, приняв душ, я надеваю одну и ту же грязную одежду, отказываясь переодеваться во что-либо из шкафа.
Горничная вздыхает и выходит из комнаты, возвращаясь через пару минут с темноволосым здоровяком.
Я сразу узнаю его. Это тот урод, что притворялся, будто хочет починить мою машину, а затем сделал мне укол. Я леденею при мысли о том, как он трогал меня своими большими мясистыми волосатыми руками, пока я была без сознания.
Мне не нравится, как громила расползается в улыбке при виде меня. Его зубы слишком квадратные и слишком белые. Он похож на куклу чревовещателя.
—Раздевайся,— приказывает мужчина.
—С чего бы?— спрашиваю я.
—Потому что босс так сказал,— рычит он.
Когда кто-то велит мне что-то делать, мне сразу хочется подчиниться. Именно так я привыкла поступать дома и в танцевальной студии. Я следую указаниям.
Но не здесь. Не с этими людьми.
—В отличие от тебя, я не держу ответа перед твоим боссом,— говорю я.
Горничная посылает мне предостерегающий взгляд. Судя по тому, какую дистанцию она держит между собой и темноволосым, можно предположить, что девушка от него не в восторге. Ей хочется предупредить меня не связываться с ним, дать понять, что учтивость — не его конек.
Я и сама догадываюсь об этом. Сколь бы неприятен ни был монстр, похитивший меня, он хотя бы производит впечатление неглупого человека. Темноволосый же с этими своими бровями и тяжелым насупленным взглядом выглядит как настоящий неандерталец. Глупые люди не умеют широко мыслить. Они всегда выбирают насилие.
—Вот какая штука,— говорит верзила, недовольно хмуря брови.— Клара здесь, чтобы помочь тебе принять ванну и одеться. Если ты не позволишь ей этого сделать, тогда я лично раздену тебя догола и собственноручно намылю. И я точно не буду столь деликатным, как Клара. Так что сейчас в твоих же интересах быть паинькой.
При мысли об этом гамадриле, атакующем меня с куском мыла, мне становится дурно.
—Хорошо,— резко бросаю я.— Я приму ванну. Но только если ты уйдешь.
—Ты не в том положении, чтобы выдвигать условия,— смеется громила, кивая своей гигантской головой.— Я должен контролировать процесс.
Боже, меня тошнит при взгляде на его самодовольную рожу. Он не увидит, как я сажусь в ванну. Только через мой труп. Что бы сделала Мэри Леннокс?
—Если вы попытаетесь надеть на меня это платье, я изорву его на клочки,— спокойно предупреждаю я.
—У нас куча платьев,— отвечает гамадрил так, словно ему плевать.
Впрочем, я вижу, что он раздосадован. В инструкции верзилы входило заставить меня надеть именно это платье, а не любое.
—Убирайся, и Клара поможет мне одеться,— настаиваю я.
Самодовольное выражение сползает с его лица. Теперь он похож не на обезьяну, а на угрюмого младенца.
—Ладно,— бросает он.— Давай, не рассусоливай.
Оставив за собой последнее слово, мужчина уходит обратно в коридор.
На лице Клары читается облегчение оттого, что я так легко отделалась.
Девушка указывает мне на ванну, которая уже до краев наполнена горячей водой. Для аромата она добавила туда какое-то масло, миндальное или кокосовое.
Что ж, теперь я хотя бы знаю ее имя.
—Клара?— спрашиваю я.
Она кивает.
—Несса,— показываю я на себя.
Девушка снова кивает. Она и так уже это знает.
