Я достаточно пожила среди гангстеров, чтобы понимать, что подобное часто служит в качестве наказания. Такое практикует якудза
[21]. И русские тоже. Еще они удаляют татуировки, если солдата понижают в должности, или клеймят его знаком бесчестия.
У меня не было возможности разглядеть, что представляют собой татуировки Миколая — у него их довольно много. Больше, чем у обычного бандита. Должно быть, они что-то значат для мужчины.
Меня снедает любопытство, и это неправильно. Меня раздражает то, как сильно Миколай притягивает к себе. Это словно гипноз. Унизительно вспоминать, как легко я согласилась на этот вальс. Он использовал мою любовь к танцам, чтобы добраться до меня, и, вернувшись к реальности, я не могла поверить, как легко поддалась.
Этот человек мой враг. Я не должна забывать об этом ни на секунду.
Он ненавидит меня. Ненависть сочится из него при каждом взгляде на меня.
Может, это прозвучит слишком сказочно, но раньше меня никто и никогда не ненавидел — точно не так, как Миколай. Меня никогда не задирали и даже не оскорбляли — во всяком случае, не в лицо. Никто не смотрел на меня с омерзением, словно я какое-то насекомое, словно я куча горящего мусора.
Я всегда стараюсь быть веселой и милой. Я почти патологически не переношу конфликты. Мне необходимо быть любимой.
Мне не по себе от взгляда Миколая, мне все хочется доказать, что я не заслуживаю его презрения. Мне будто необходимо урезонить его, хоть я и понимаю, что это невозможно.
Это так жалко.
Хотела бы я быть храброй и уверенной. Хотела бы я не переживать из-за этого.
Меня всегда окружали любящие люди. Мои родители, мой старший брат — даже Риона, которая, конечно, та еще колючка, но я знаю, что в глубине души я не безразлична своей сестре. Прислуга в доме балует и обожает меня.
Теперь меня вырвали из этого кокона, и кто я без него? Слабая и напуганная девочка, которая настолько одинока, что готова снова поужинать со своим похитителем, лишь бы с кем-то пообщаться.
Это ненормально.
Мне нужно понять, как выжить здесь. Найти, чем себя отвлечь.
Так что, проснувшись на следующее утро, я собираюсь исследовать дом.
Я едва успеваю сесть в кровати, как Клара уже приносит поднос с завтраком. Ее лицо светится надеждой и ожиданием. Должно быть, кто-то сказал ей, что я согласилась есть.
Верная своему слову, я сажусь к столику у окна. Клара ставит передо мной еду, кладя мне на колени льняную салфетку.
Пища пахнет невероятно, и я еще более голодная, чем вчера. Набрасываюсь на яичницу с беконом и набиваю рот картошкой.
Мой желудок словно медведь, пробудившийся от зимней спячки. Он хочет получить все, абсолютно все.
Клара так довольна видеть меня уплетающей картофель, что продолжает уроки польского, называя все на подносе.
Я начинаю догадываться о значении каких-то связующих выражений, например, когда она показывает на кофе и говорит: «To się nazywa kawa», то я понимаю, что это, скорее всего, означает: «Это называется кофе».
Вообще, чем расслабленнее становится Клара, тем больше она начинает говорить со мной полными предложениями — скорее из дружелюбия, чем ожидая, что я ее пойму.
Раздвигая тяжелые малиновые шторы, девушка произносит: «Jaki Piękny dzień», что, я подозреваю, означает примерно: «Сегодня чудесный день». Или: «Сегодня солнечно». Чем чаще я буду слышать польскую речь, тем скорее начну ее понимать.
Я замечаю, что у Клары все пальцы на месте, и на ней нет татуировок, в отличие от людей Миколая — во всяком случае, таких, которые бы я заметила. Не думаю, что она состоит в «Братерстве», только работает на них.
Но я не настолько глупа, чтобы надеяться, что от этого девушка встанет на мою сторону. Клара добра, но мы все равно чужие. Я не жду от нее помощи.
Однако я жду, что смогу покинуть свою комнату. Миколай обещал мне, что, если я продолжу есть, то смогу ходить по дому. Везде, кроме западного крыла.
Так что, закончив, я говорю Кларе: «Сегодня я хочу выйти».
Она кивает, но сначала показывает на ванную.
Точно. Я должна принимать душ и переодеваться.
В спальне стоит гигантская ванна на львиных лапах, в которой Клара купала меня прошлым вечером. Сама ванная комната гораздо более современная, со стеклянной душевой кабиной и двойными раковинами. Я быстро споласкиваюсь и подбираю себе в шкафу чистую одежду. Я останавливаюсь на белой футболке и серых спортивках — что-то, что подошло бы для занятий физкультурой. Там есть много красивой одежды, но я не хочу привлекать к себе внимание, особенно людей Миколая.
Клара морщится, собирая с пола мою грязную одежду, потому что та заметно засалилась за последние несколько дней, хоть я и не покидала свою комнату.
«Umyję je»,— говорит она.
Надеюсь, это значит «надо ее постирать», а не «я собираюсь выкинуть это в мусорку».
—Не выкидывай!— прошу я.— Мне нужен этот боди. Для танцев.
Я показываю на купальник и быстро перехожу руками от первой позиции ко второй, чтобы показать, что оно нужно мне для репетиций.
Клара кивает.
«Rozumiem», «Понимаю».
Клара настаивает на том, чтобы снова высушить и уложить мне волосы. Она делает что-то полуприподнятое, полураспущенное, с венцом из кос на макушке. Это выглядит красиво, но занимает слишком много времени, пока я изнываю от желания отправиться исследовать дом. Горничная снова пытается меня накрасить, но я отталкиваю косметичку. Я не давала согласия целыми днями ходить напомаженной.
Я вскакиваю со стула, полная решимости выйти из комнаты. Направляясь в носках к двери, я почти ожидаю, что она снова будет заперта. Но та легко открывается. Я свободно могу идти по коридору без сопровождения.
На этот раз я заглядываю в каждую комнату, которую прохожу мимо.
Как и в большинстве старых особняков, в этом полно комнат, служащих собственным странным целям. Я вижу музыкальную комнату с огромным фортепиано по центру — его крышка слегка приоткрыта, а ножки украшены искусной резьбой с растительным орнаментом и инкрустацией. В следующей комнате стоит несколько мольбертов, а стены увешаны пейзажами, нарисованными, возможно, прошлыми обитателями. Еще здесь есть три или четыре спальни, каждая из которых декорирована в своем цвете — моя «красная», а другие сделаны в оттенках изумрудного, сапфирового и золотого цветов. А также несколько гостиных и кабинетов и небольшая библиотека.
В большинстве комнат сохранились оригинальные обои — некоторые местами отслаиваются, другие повреждены водой. Бо́льшая часть мебели тоже осталась от предыдущих владельцев — изысканные шкафы, мягкие кресла и кушетки, перламутровые столики, позолоченные зеркала и лампы от «Тиффани».
