Дорога его лежала опять через Полоцк, но сначала он заехал навестить своего соседа– от Янково до Захарничей было не более версты, даже менее того, а там располагалась усадьба Хруцких. Иван Трофимович Хруцкий (Ян Фомич) был успешным известнейшим живописцем, академиком Императорской Академии художеств, ведущим, тем не менее, далеко не образцово-светский образ жизни. Ему быстро надоел напыщенный и церемонный Петербург, в Академии появлялся редко, большую часть времени проводил в имении, посвящая себя не только искусству, но и ведению немалого хозяйства. В Захарничах он построил дом по своему проекту, заложил сад, где проводил много времени. Вот и сейчас академик мелькал среди разросшихся деревьев– под его руководством работник убирал с деревьев высохшие и больные ветви. Завидев издалека гостя (усадьба находилась на пригорке, и дорога к ней прекрасно просматривалась), академик оставил свое занятие и, дав указания садовнику, резво направился к приближающимся саням.
–Милейший Ян Фомич!– полковник выбрался из саней и радостно приветствовал художника, довольно улыбающегося раннему гостю. Мезенцов был из небольшого круга лиц, которым в Захарничах всегда были рады.
–Дорогой вы мой Сергей Николаевич! Да я заждался вас! Как ваш вояж по Европам? Расскажите, прошу вас, вот и супруга моя будет рада вас послушать, вы так дивно рассказываете о своих поездках! Извольте откушать чаю! И даже не подумаю принять отказ!
–Ну уж нет, Ян Фомич, не откажусь, особенно если у Анны Ксаверьевны остались ваши знаменитые пироги… Я даже не завтракал с утра, так как знал, что заеду к вам!
–Да вы, батенька, стратег! Приняли совершенно верное решение, тем более что пироги уже есть свежайшие, Анна Ксаверьевна всегда встает рано, увы, тут, в селе, у нее совершеннейшим образом исчезают барские привычки, встает с первыми лучами солнца.
Надо сказать, что довольно модному художнику повезло в браке: дочь польского шляхтича, капитана армии Костюшко, Бебновского, Анна Одровонж-Бебновская была прекрасной хозяйкой. В молодости она блистала красотой, но у ее отца не было денег, почти что бесприданница, а тут совсем нестарый, подающий надежды живописец… И вот уже почти тридцать пять лет они вместе. Весьма органичная пара: круглолицый, невысокий, плотноватый Иван Тимофеевич с глубоко посаженными глазами, внимательным и цепким взглядом, вот только взгляд этот не жандармский, а профессионально-художницкий, как будто сразу оценивает, как посадить человека, чтобы лучше освещалось его лицо, как составить с ним композицию. И очень милая супруга, прекрасно поддерживающая светскую беседу.
После прекрасных пирогов с разнообразной начинкой под чай с кусочками колотого сахара и удивительного на вкус брусничного варенья художник потащил гостя в свою мастерскую. Будучи учеником Брюллова и Бруни, в своих портретах, особенно женских, мастер так и не избавился от поставленного Брюлловым стиля, пейзажи рисовать не любил, а вот натюрморты создавал в больших количествах, и они получались необычайно изящными. В его мастерской портретов почти и не было: писались они под заказ, автопортрет художника, изображение драгоценной супруги да несколько работ с детьми– вот и вся коллекция. А вот натюрморты! Особенно часто любил художник на композицию с цветами присобачить какую-нибудь пигалицу и делал это мастерски!
–А вот и ваша работа, прошу, посмотрите сами, исправил, как вы и просили! Работа невелика, даже холст не надо было распаковывать.
–Сердечно благодарю вас, Ян Фомич, что подправили мою неловкость: сии серьги матушке стали неприятны в последнее время, она, увидев их на портрете, расстроилась, а вы просто кудесник, несколько мазков и тут совершенно иные украшения! Браво! Вот что такое рука мастера!
Хруцкий несколько смущенно выслушал очередную порцию откровенной лести, он-то себе цену как мастеру хорошо знал, но приятное слово и кошке приятно, а уж художнику! Вскоре хорошо запакованный холст оказался в возке отставного полковника, который тут же отправился в путь. В массивной раме портрета Софьи Андреевны Мезенцовой, матушки Сергея Николаевича, прятался доклад полковника по расследованию смерти цесаревича Николая.
Из Захарничей Сергей направился в Полоцк, где ему предстояло забрать вторую часть доклада, предоставленного государю. А пока в своих руках он держал то роковое донесение одного из его агентов, после которого он и решился на немедленное рандеву с императором.
Генерал Мезенцов погиб, сражённый клинком коварного убийцы. Траурная процессия прошла по улицам столицы, и на протяжении движения катафалка были выстроены шпалерами гвардейские части Санкт-Петербурга. Проститься с одним из вернейших слуг престола и отечества приехал император Александр II, а также присутствовал дипломатический корпус. Безусловно, что все послы и атташе вели себя соответственно ритуалу, и их лица выражали чувство скорби и сострадания. Не были исключением и лорд Огастес Уильям Фредерик Спенсер, который представлял интересы Британской короны в варварской России, а также Генри Фиппс, изъявивший горячее желание сопровождать милорда на сем печальном действе. Самый искусный физиономист не смог бы уличить его в лицедействе, хотя истинные чувства были совершенно иные. Наблюдая за проезжающим катафалком, он испытывал удовлетворение от хорошо выполненной работы, ибо сии похороны означали, что уничтожена последняя преграда на пути банды революционеров, жаждущих смерти императора Всероссийского.
Для организации большой охоты на Александра II не хватало сущей безделицы, а именно воздействовать на старшее поколение народников, что не считали террор средством освобождения рабочих масс. По их мнению, против класса может восстать только класс, и главная масса революционных сил должна работать в среде народа. Наивные туземцы. Ничего, у Британской короны много денег, а значит, будем действовать как всегда: «To angle with a silver hook»
[41]. Тем паче что среди этих революционеров всё больше тех, кто с гордостью именует себя троглодитами. Это малообразованные люди, руки которых не привыкли писать, но зато привычны к кинжалам, револьверам и бомбам. У них уже не просто прорезались зубы, но отрасли настоящие клыки, коими они с лёгкостью перегрызут горло старшему поколению народников, стоящему на их пути. Кстати, помимо денег, нужно увеличить поставки наркотиков и динамита фабричного производства. Но для основной массы революционеров всё должно выглядеть благопристойно, и решение о переходе к террористической борьбе должно быть одобрено большинством голосов в лучших традициях британского парламентаризма. А это значит, что нужно подсказать своим людям идею провести нечто подобное съезду, на котором избавиться от ретроградов, подобных Плеханову. «No sooner said than done»
[42].
Прошло меньше года, и господа революционеры озаботились поиском подходящего места для проведения съезда, но еще перед этим Николай Морозов призвал народовольцев вести борьбу «по способу Вильгельма Телля и Шарлотты Кордэ», проще говоря: убивать, убивать и убивать. Естественно, что место сходки определялось очень тщательно исходя из требований конспирации. Вначале был выбран Тамбов, куда даже успели приехать отдельные представители. Но, увы, у некоторых «борцов за освобождение народа» оказались слишком длинные языки. Во время катания на лодках по реке Цне, разгорячённые неумеренными возлияниями, пассажиры и гребцы слишком громко вели крамольные разговоры, что не могло не привлечь внимания полиции. А посему, пришлось перенаправить людей в Воронеж. Тем паче что там располагался Митрофаньевский монастырь, куда стремились десятки тысяч богомольцев и, следовательно, было проще затеряться. Однако сторонники террора решили провести своё сборище в Липецке, который прославился источниками и лечебной грязью, а среди многочисленных больных народовольцы могли остаться незамеченными.
