Петра Александровича проще было застать с набранными сотрудниками охраны, нежели в кабинете. Создавать новую охрану государя невозможно без разработки соответствующего Положения… Приходилось все делать на суровую нитку, прикидывая, как будет лучше, понимая, что потом надо будет вносить коррективы и исправления. Но как настоящему военному, быть на стрельбище и не пострелять! Вот и вторая причина. Черевин собрал образцы стрелкового вооружения со всего мира. Илларион Иванович знал, что Михаил Николаевич тоже появляется в Манеже, и именно с целью упрочить навыки стрелка. Пока что они не пересекались в тире, но сегодня все пошло не так. Когда граф приехал в Манеж, государь уже там был, увлеченно занимаясь стрельбой из револьверов. Я тренировался с одним револьвером, привычным мне, хотя инструктор периодически предлагал опробовать то одну, то другую модель. Я предпочитал пока что достигнуть лучшего в одной модели оружия, чем быть плохим во многих. Отстреляв в свое удовольствие, я отошел к Петру Александровичу. Тот был в боевом настроении, он находился в активном поиске наилучших телохранителей, сделав ставку на казаков, причем пластунов. При этом Черевин прошелся сначала по столичным гвардейским казачьим эскадронам, отобрав оттуда наилучших, коих были считанные единицы, после чего стал вызывать людей из станиц, вот сейчас в столице появились первые ветераны, коим предстояло охранять императорскую семью.
–И как вам молодцы, Петр Александрович?– спросил я после того, как обменялись с генералом приветствиями.
–Намного лучше, нежели столичные лоботрясы. Там с фактурой все хорошо, а вот навыки растеряли. Эти хороши. Да и присылали атаманы самых лучших, как и просили. Понимают, какая честь будет станице.
–Это хорошо, когда мир за казачка отвечает, верно все делаете, Петр Александрович. Вот только Положение…
Но поговорить о бумажных делах не получилось. К нам подошел Михаил Николаевич. Мы вытянулись во фрунт, впрочем, я был в курсе, что в неформальной обстановке государь не терпит чиниться и требует краткости мысли, а не витийствовать и титуловаться. Но без личного на то разрешения государя никто себе подобной вольности дозволить не мог. Впрочем, милости простого обращения Черевин уже удостоен. Я в курсе. Как без этого. Хороший командир должен контролировать своих подчиненных. Особенно в таком важнейшем деле. Император обменялся с нами несколькими дежурными фразами, после чего официально разрешил нам обоим в его присутствии не чиниться. И тут же, извинившись, просил меня уделить ему немного времени. Столь милостивое обращение было признаком высочайшего расположения и не могло не обрадовать меня, человека военного и патриота Родины. Есть награды, которые не повесишь на грудь и которыми не будешь хвастаться прилюдно, но эти знаки отличия стоят дороже золотого оружия и любого ордена: что на груди, что на шее. Когда мы отошли, государь ошарашил меня неожиданным вопросом:
–Скажите, граф, почему вы служите?
–Простите, ваше императорское… Еще раз простите, государь, но что вы имеете в виду?
Ну да, я даже забыл, что мне теперь чиниться не положено, но быстро опомнился.
–Вы один из богатейших людей империи, землевладелец, не нуждаетесь ни в чем, счастливы в личной жизни, насколько это возможно. Почему не живете в свое удовольствие, а служите? Закон о вольностях дворянских позволяет вам заниматься исключительно своими делами…
При этом Михаил Николаевич посмотрел на меня так, что я понял, этот вопрос для него крайне важен. Посему постарался ответить честно, как и думал об этом.
–Государь, меня так воспитали. Дворянская честь не позволяет мне оставаться праздным, мой долг – служить России и ее императору! И другого пути для себя не вижу!
–Интересно получается, Илларион Иванович, вы себе другого пути не видите, а вот какой-то третьесортный помещик Пупкин считает, что он и есть пуп земли. Имение заложено-перезаложено, сам не служит и служить не собирается, а катается по заграницам да хает родные пенаты… Простите, это я так, к слову пришлось. У меня к вам два дела. И оба они требуют вашего понимания и доверия к моим словам. На кресте клянусь, что все, что вы сейчас услышите – истинная правда.
И тут государь меня опять поразил – вытащил простенький деревянный нательный крестик на суровой нитке и поцеловал его.
–Первое дело весьма необычное. Я знаю, что в обществе людей неравнодушных уже зреет мысль о создании организации патриотов, которые будут бороться с террористами и займутся обеспечением безопасности нашего государства.
–Но, ваше императорское величество… Откуда?..– Я был настолько поражен, что найти слов не мог.– Мысли такие были, думаю, что те двенадцать человек, которые собирались у… извините… не могу…
–Знаете, любезный Илларион Иванович, один весьма умный человек сказал: что знают трое, знает и свинья. Простите за некоторую грубость формулировки, но она точно отражает сущность проблемы. С конспирацией в вашей секретной организации обстоит плохонько…
–Простите меня, государь, но мы…
–А за что мне прощать вас, Илларион Иванович? За то, что истинные патриоты Отчизны радеют за ее безопасность и процветание? За это награждать надо. За то, что решили бороться с террором похожими методами? Прискорбно, но ведь государство, связанное по рукам и ногам нашей либеральной общественностью, уже сейчас вопит о чрезмерной жестокости жандармерии и полиции, не понимая, что разгул террора – это приговор всему обществу. Сейчас кидают бомбы в царей, завтра будут расстреливать обывателей за то, что выглядят слишком упитанными и слишком хорошо одеваются, и насиловать их жен и дочерей, именуя сие социализацией. Государство не может из престижа и ложного гуманизма себе позволить некоторые необходимые меры. И весьма здорово, что появляются люди, понимающие, что иногда надо запачкать руки, чтобы спасти Державу.
–Значит вы, государь, не против…
–Я, как государь и император, «за». Но я хочу, чтобы вы понимали, что ваш «Священный Союз», или «Добровольная охрана», или «Священная Дружина» втаком виде, как вы его задумали, существовать не может.
–Что вы имеете в виду, ваше… простите, государь.
В этот день меня Михаил Николаевич не раз и не два ставил в весьма двусмысленное положение.
Я оценивал его как солдафона. Даже когда он стал во главе Государственного совета, мое мнение не переменилось: сия должность воспринималась как некая синекура, но вот оно как оказалось – я видел перед собою руководителя государством, который имеет четкий план действий и старается его воплотить в жизнь.
–Во-первых, деятельность Союза не может быть не под моим личным контролем – это опасно, не для меня, для всего государства. Некоторые меры, которые мне придется принимать, могут не понравится лидерам Союза. Что помешает им решить, что они лучше знают, что нужно державе? Так что между вашей организацией и мною будет связующее звено – это вы, и только вы, Илларион Иванович.
–Государь, я постараюсь оправдать столь высокое доверие…– только начал, но был немедленно прерван:
