Она даже не сразу поняла суть дела и посоветовала ему обратиться в общий архив в Фоссвогюре, поскольку именно туда направлялись все заявки на просмотр медицинских карт. Тогда Конрауд поточнее сформулировал цель своего звонка и спросил у Сванхильд, не считает ли она, что отыскать карту туберкулезного больного более вероятно, обратившись непосредственно в бывший диспансер. Его знакомая ответила, что не исключает этого, и припомнила, что в цокольном этаже Вивильсстадира вроде как имеется небольшой архив, для доступа в который, по ее словам, все же требуется разрешение, а получить его можно в Фоссвогюре. После чего Сванхильд сказала, что пришла ее очередь играть в гольф, и уже собиралась закончить разговор, но Конрауд все-таки успел спросить, не слышала ли она о некоем докторе Хейльмане, который проводил вскрытия в Национальной клинике в пятидесятых-шестидесятых годах. Сванхильд ответила, что фамилию-то она слышала, но никаких подробностей о том враче сообщить Конрауду не могла.
В здании царило безмолвие. Конрауд оказался там впервые, но сразу заметил лестницу, ведущую в цокольный этаж. Спустившись по ней, он оказался перед дверью, на которой висела табличка с надписью «Архив». Дверь, однако, оказалась заперта. Как и все остальное в этом здании, она была старой и хлипкой на вид, и едва держащийся замок был ей под стать. Конрауд заколебался: наносить больший ущерб, чем того требовали обстоятельства, ему не хотелось, однако хватило лишь одного сильного толчка, чтобы замок слетел и дверь открылась.
Перешагнув порог, Конрауд прикрыл створку и включил фонарик на мобильнике. Архив представлял собой довольно просторное помещение с рядами шкафов. Некоторые из них были посовременнее, из серого металла, а другие – совсем старые, из дерева,– Конрауд не удивился бы, если бы узнал, что эти шкафы стоят здесь с тех самых пор, как открылся противотуберкулезный диспансер, поскольку все они были обшарпанными, а кое-какие даже поломанными. Многие ящики в них были выдвинуты, но ничего не содержали, хотя имелись и такие, где лежали разрозненные бумаги, и даже такие, в которых пожелтевшие от времени папки были расставлены в алфавитном порядке. Отрегулировав свет фонарика, чтобы он не был слишком ярким, Конрауд принялся просматривать папки в первом попавшемся ящике, а потом вытащил одну из них наугад и прочел написанное на обложке имя: Сигюргримюр Йоунссон. В папке содержалась небольшая стопка бумаг, а также краткая история болезни пациента. Конрауд пробежал ее глазами: Сигюргримюр Йоунссон родился в округе Бардарстрёнд, страдал от туберкулеза легких и был дважды прооперирован. Ему удалили несколько ребер. Скончался он четырнадцатого декабря тысяча девятьсот сорок девятого года. В следующей папке содержались документы, касающиеся некоей Катрин Андрьесдоуттир, тысяча девятьсот тридцать шестого года рождения, также страдавшей от туберкулеза легких. В ее случае, однако, история болезни занимала целых две страницы: операций женщине не делали, однако в тысяча девятьсот сорок седьмом году ее несколько раз клали в больницу. Ее лечением занимался врач по имени Бергюр Лудвикссон. Выписали пациентку в тысяча девятьсот пятидесятом году: Конрауд помнил, что тогда уже появились лекарства, способные бороться с болезнью.
Он исследовал содержимое одного ящика за другим, пока наконец не наткнулся на ряд папок, в которых хранились медицинские документы пациентов с именами на букву «Л». Среди них, однако, не было ни одного Лютера – что и не странно, поскольку имя это в Исландии не самое распространенное. Конрауд продолжал изучать содержимое шкафов – как металлических, так и деревянных – но никакого Лютера так пока и не обнаружил.
Свет фонарика уже начал тускнеть, когда Конрауд принялся за просмотр разрозненных бумаг, что хранились в шкафах. Пробегая их взглядом, он решил, что это лишь выборочные документы из более полных комплектов,– остальные материалы наверняка перевезли в Фоссвогюр. Конрауд уже собирался признать поражение, когда в слабеющем свете фонарика у него перед глазами промелькнуло имя Лютер. Его рука застыла в воздухе с тремя скрепленными листами – так оно и есть: Лютер К. Ханссон. Туберкулез костей. Левая нога ампутирована ниже колена… Родился в Рейкьявике в тысяча девятьсот двадцать первом году. Помещен в Вивильсстадир…
Фонарик на мобильнике погас, и помещение погрузилось в кромешную тьму, однако Конрауд все же успел прочесть имя лечащего врача Лютера: А. Й. Хейльман.
51
Дедушка Данни въехал в туннель Хвальфьорда
[20], выжал газ, и машина помчалась на скорости, которая едва не превышала максимально разрешенную. Затем он поставил машину на круиз-контроль
[21], чтобы она сама везла его. У него сформировалась эта привычка, с тех пор как он приобрел свой первый автомобиль с автоматической коробкой передач, то есть примерно в тот же период, когда был открыт туннель. Технический прогресс его воодушевлял. Купил он себе и транспондер
[22], чтобы не толкаться в пробке на въезде на платную автостраду. Он всегда стремился к тому, чтобы сделать свою жизнь максимально комфортной.
Его туннель никогда не пугал, а вот его супруга всегда ожидала какой-то катастрофы, едва въезжала в него: столкновения с другой машиной, пожара или, в худшем случае, обвала конструкции, в результате которой туннель затопит водами фьорда.
Сейчас все эти мысли проносились у него в голове, пока машина чуть ли не летела сквозь туннель. Это был его способ, чтобы отогнать другие мысли – тяжелые и болезненные – которые вновь стали их терзать, с того дня, когда был обнаружен труп Данни. Последовавшие за ее смертью несколько дней были просто невыносимыми, особенно когда они с женой обменивались взглядами и выдвигали взаимные обвинения. Они винили друг друга в том, что произошло с внучкой.
Ничего нового в этом не было. Они ссорились на этот счет уже с тех пор, как жизнь Данни начала меняться. Ей все реже хотелось ходить в школу, она теряла интерес к друзьям, а в первую очередь, к ним – своим бабушке и дедушке. Она возвращалась домой в подпитии чуть ли не каждый вечер и покрывала их отборным матом. А в какой-то момент она вообще перестала появляться дома. Не на шутку обеспокоившись, они пытались вразумить внучку, но она лишь требовала денег – они были ей нужны, чтобы покупать наркотики,– и вновь выкрикивала оскорбления в лицо своим ближайшим родственникам. Эта трансформация произошла с Данни за считанные месяцы. Она больше не внимала их просьбам и мольбам, более того, день ото дня она становилась агрессивнее и несдержаннее. В ее душе не осталось ничего кроме гнева и презрения к ним.
Когда он ехал вдоль подножия Эсьи, ему позвонила жена. В первый момент ему даже захотелось ей не отвечать: она находилась в крайне тревожном состоянии, и успокоить ее у него не получалось. Правда, не очень-то он и старался: унего самого закончилась энергия, чтобы хоть как-то уравновесить ее эмоции. Супруга находилась в смятении уже слишком долго – так долго, что эта женщина из полиции – как ее? Марта?– заподозрила неладное и постепенно приближалась к истине.
