Граф Литта еще не успел переоблачиться в домашнее платье, когда фон Штраубе был уже у него.
—Так вы полагаете, что это — вас?..— проговорил он, выслушав рассказ взволнованного барона.
—А зачем кому-нибудь из ордена убивать конногвардейского поручика?— ответил тот вопросом на вопрос.
—Вы, стало быть, думаете, что убийца — один из братьев ордена?— спросил он.
Фон Штраубе вместо ответа лишь посмотрел на него выразительно. Да комтур и сам понимал, что вопрос несколько глуп. Так убивать умели только в ордене, и способу этому было веков, наверно, шесть. Именно так еще в тринадцатом веке убили комтура дона Сильву, так в веке шестнадцатом убили неугодного ордену мекленбургского епископа, так сто лет назад был убит венецианский посол. Потом веревки убирались, и все объясняли Провидением Божьим, из-за чего камень свалился на голову грешнику.
—Да, я напрасно спрашиваю,— после не долгих раздумий кивнул Литта,— вы, конечно же, правы… Однако сие означает (поскольку вас я в расчет по понятным причинам не беру), что под подозрением четверо.
—Трое,— поправил его фон Штраубе.— Ибо вас я также в расчет не беру.
—Отчего же?— прищурился граф.
—Оттого, что всего минутой ранее вы меня высадили из кареты, поэтому успеть с необходимыми приготовлениями никак не могли.
—Вы наивны, сын мой. Нет, я, конечно, этого не делал — да и зачем бы мне? Но вы как несостоявшаяся жертва не должны быть столь легковерны. Ведь у остальных орденских братьев тоже нет видимых причин для этого. Что же касается времени, то я бы, к примеру, мог соорудить все это еще поутру, когда вы покинули дом, чтобы направиться ко мне, а затем легко бы сумел, опередив вас, вернуться.
—Нет,— ответил фон Штраубе.— Да простите меня, отец, я о подобном тоже думал. Но такое никак невозможно — ведь мы отсутствовали долго, а в доме проживают более десяти человек, и за это время, вероятнее всего, балка обрушилась бы на голову кому-нибудь другому. Это мог сделать лишь тот, кто знал наверняка, что я вот-вот вернусь.
—Что ж,— сказал комтур,— достохвально, что вы обуздываете чувства разумом и не отрицаете с маху любой возможности, пока не взвесите все pro и contra. Уверен, это еще не раз поможет вам в жизни… Однако, не скрою, рад, что не нахожусь под вашим подозрением,— прибавил он.— Рад потому, что в таком случае вы, возможно, мне доверитесь и выслушаете мой совет.
—О, безусловно!— подтвердил фон Штраубе.
—В таком случае совет мой таков,— сказал граф.— Поскольку на подозрении только трое, а проживают эти трое и вовсе лишь в двух местах, то надо без промедления, сейчас же наведаться к ним, посмотреть, у себя ли они, а главное взглянуть, как они воспримут ваше внезапное появление в полном здравии.
Фон Штраубе согласился, что так оно, пожалуй, будет вполне разумно. Не тратя времени на переодевание, в несколько шутовских этих кирасах они вышли из дома Литты, тут же остановили экипаж и очень скоро были возле дома братьев Жака и Пьера.
Прислуга, единственная на весь дом, получив от Литты для большего откровения серебряный гривенник, тут же выложила, что те двое «басурман в жалезах»,едва снявши свои «жалеза», тотчас куда-то отбыли и воротились назад «вот толькось».
Граф постучал в дверь их небогатых чертогов, однако никто не спешил отворять. Тогда Литта и фон Штраубе стали колотить уже в четыре руки. Но и после того прошло немало времени, пока дверь наконец отворилась и на пороге появился брат Жак в одном халате на голое тело.
При виде комтура и фон Штраубе он смутился до крайности. Ах, только ли смущение это было? Нет, пожалуй, еще и испуг.
—Граф?.. Брат Штраубе?..— проговорил он.— Чем обязан?..
—Одним обстоятельством,— строго сказал комтур,— объяснять кое сейчас не время. По праву старшинства желаю знать, куда вы с братом Пьером отлучались только что.
—Но… Мой комтур!..
—Извольте ответить,— перебил его граф.
Из соседней комнаты, наспех одетый, вышел брат Пьер. Он-то и дал ответ, очевидно, слыша начало разговора:
—Мы с братом Жаком ходили купить вина…
—Хотели согреться, очень уж продрогли,— пояснил брат Жак, розовый от смущения.— Однако же, отец мой…
Комтур снова его перебил:
—Мало вам, что с утра были пьяны?
Братья смиренно опустили глаза.
—Но я сейчас тут не затем,— продолжал граф,— чтобы отчитывать вас за пьянство, на то еще будет время. Сейчас хочу спросить о другом: почему вы отправились сами, коли так продрогли, а не отправили в винную лавку прислугу?— И поскольку рыцари, потупя взоры, молчали, поторопил их: — Я жду немедленного ответа, нечего раздумывать над каждым словом!
—Она бы не пошла…— выдавил из себя брат Жак.
—Прислуга?— удивился комтур.— Она что, сиятельная графиня?
—Она бы не пошла,— пояснил брат Пьер,— потому что хозяин лавки все равно бы не отпустил для нас в долг.
—Ясно,— криво усмехнулся Литта.— Должно быть, уже изрядно ему задолжали. Славную, как я погляжу, ведут жизнь в Санкт-Петербурге монахи ордена! Но почему же он вам-то в долг отпустил?
—Это было не в долг,— угрюмо ответил брат Пьер.— Я отдал ему золотую цепь.
—Бог мой, орденскую цепь?!— вырвалось у контура.
—Но мы бы выкупили ее у него!— поторопился вставить брат Жак.
—Вскорости непременно бы выкупили,— подтвердил брат Пьер.
—Из каких же это интересно денег, если вы, как тут говорят, в долгах что в шелках?— желчно спросил граф.
—Но…— сказал Пьер.
—Но…— сказал Жак.
Комтур топнул ногой:
—Клещами из вас вытаскивать?!
—Но император, мы так поняли, теперь милостив к рыцарям ордена,— первым нашелся с ответом брат Пьер,— и мы полагали, что дела ордена скоро поправятся.
—Они уже поправились,— сухо сказал комтур.— Но именно дела ордена, а не пьяниц, кои числят себя его монахами. И если вы разумели, что я стану сорить деньгами, чтобы мои монахи пьянствовали без всякого стыда, то вы, Господь тому свидетель, пребываете в сильном заблуждении. Будучи казначеем ордена, говорю это вам со всею твердостью, чтобы вы не спустили в винной лавке всю одежду в уповании на то, что я стану ее выкупать.— С этими словами он повернулся к фон Штраубе: — Пойдемте из этого гнезда разврата, сын мой. Теперь, когда мы кое-что прояснили, нам с вами есть, пожалуй, о чем поговорить.
Оставив совсем поникших рыцарей, они покинули дом и уселись в ожидавший их экипаж. Литта приказал кучеру ехать на Фонтанку, где обретался отец Иероним, затем обратился к фон Штраубе:
—Ну и что вы на все это скажете, сын мой?
