—Всё!..— прокричал остальным злодеям раненый.— Мы раскрыты! Порешайте обоих! Да поживей!— И сам, кривясь от боли, снова вступил в баталию.
После этих слов шпаги нападавших стали хлестать с двойной быстротой. Хотя двое из них были теперь увечны, казалось, что к злодеям пришло подкрепление.
От тяжелого меча у фон Штраубе уже начинала онемевать рука. Легкость шпаг из недостатка стала превращаться в преимущество противников. И Двоехоров явно утомился уже, сам выпадов больше не делал, только парировал, к тому же не всегда удачно, ибо (барон не заметил когда) получил еще один укол в плечо.
Сам фон Штраубе уже несколько раз мог быть убит, но его по-прежнему спасала кираса.
—На нем латы!— крикнул разоблаченный подпоручик Озерский.— Не колите в грудь, господа! Колите его в горло, в глаз!
После этих слов стальные жала шпаг замелькали у самого лица рыцаря. Мысленно фон Штраубе уже стал читать последнюю в своей жизни молитву к Господу, ибо понимал, что долго им так вдвоем с Двоехоровым не продержаться против восьмерых. Похоже, его высокому предназначению суждено было оборваться на этой булыжной мостовой…
И вдруг он увидел позади нападавших огромную фигуру в мальтийском плаще.
—Отец Иероним!— воскликнул он.— На нас напали! Зовите караул!
Но никакой караул не нужен был могучему слепцу. Раздвигая уличных зевак он безошибочно направлялся на звон железа и на голос фон Штраубе. В руке он уже держал свой широкий палаш, всегда отточенный как бритва.
Барон ощутил порыв ветра — это клинок Иеронима прошелся перед самым его лицом. Шеи нападавших не были помехой для этого клинка — с первого же маху три отсеченные головы, как кочаны капусты, подпрыгивая на булыжниках, покатились по мостовой.
В один миг была одержана решительная победа. Отец Иероним, правда, еще раз отвел для удара свой страшный палаш, но сие было уже избыточным.
—Уходим, господа!— успел крикнуть князь Озерский, и злодеи мигом отпрянули, не решаясь более подступиться.— Головы, головы подберите!— скомандовал князь.
Один из нападавших быстро сложил откатившиеся головы с масками на лицах в свой плащ.
—Нельзя им позволять!..— с трудом сумел проговорить Двоехоров, но сам он настолько изнемог в баталии, что уже не находил в себе силы двинуться с места — в окровавленном мундире и лосинах стоял, прислонясь спиной к карете и тяжело дыша.
Тот, с плащом, быстро управился со своим делом, и нападавшие мигом исчезли в здешних ранних сумерках.
—Эх, жаль…— вздохнул Двоехоров.— Головы надо было бы немедля в Тайную экспедицию. По головам их бы там всех в один миг… А так знаем только одного Озерского — затаится же, шельма, наверняка.
Слепца, однако, мало интересовали и отрубленные головы, и здешняя Тайная экспедиция. Он уже вложил в ножны палаш и приобнял фон Штраубе за плечи:
—Ты не ранен, сын мой?
—Кажется, нет,— проговорил барон.— Но если бы вы, отец мой, вовремя не подоспели, через минуту-другую был бы убит, без сомнения… Каким образом вы, однако, столь своевременно появились тут?
—То Господь меня привел и руку мою направил,— сказал слепец.— Вот вы и живы по воле его. Господь все дарует своевременно — кому жизнь, кому смерть.
—Что ж, можем ехать во дворец,— как ни в чем не бывало вступился Двоехоров.
—Но вы ранены,— сказал фон Штраубе,— вам сейчас нужен бы лекарь.
—Пустяк,— отозвался бравый капрал.— Такой пустяк службе гвардейца не помеха. А вот не доставить вас по приказу его императорского высочества, это при службе в гвардии большой позор.
—Быть может, я сам доеду?— предложил фон Штраубе.
—Никак невозможно,— с решительностью сказал гвардеец.— Говорю ж вам — приказ у меня. Тем более при такой позиции.— Он кивнул на обезглавленные трупы, распростертые на мостовой.— Только теперь уж я поеду с вами одной карете, а то как бы чего опять…
—Но наша лошадь пала,— напомнил фон Штраубе.
—Ну сие не беда,— отмахнулся Двоехоров,— сие мы уж как нибудь…
Только сейчас к ним поспешал кем-то, видимо, кликнутый городовой.
Двоехоров приветил его ударом в зубы:
—Быстро бегаешь, сучий сын!
Получивши в зубы, городовой ничуть не оскорбился, а даже приосанился:
—Виноват, ваше благородие!— клацнул он каблуками.
—Ладно,— уже миролюбиво сказал Двоехоров,— чего с тебя, дурака, взять… Ты вот что: возьми-ка моего коня да отведи в Семеновские казармы. Там скажешь: капрала Двоехорова конь. Да под уздцы веди, верхом не садись — эдакого тюфяка он вмиг скинет. Горячий конь, арабских кровей. Не для таких убогих, как ты.
Тот отдал честь:
—Слушаю-с!— и, взбодренный двоехоровской зуботычиной, проворно подбежал к коню.
Столь же споро Двоехоров обеспечил экипаж — попросту взмахом руки остановил проезжавший мимо.
Оттуда высунулся, судя по окладистой бороде и дорогой шубе, купец:
—Чем обязаны, ваше благородие?
—Ну-ка выходь!— приказал ему гвардеец.
—Однако ж я по делам поспешаю, ваше бла…— попытался воспротивиться тот.
Капрал, не тратясь на пререкания, выволок его за ворот и проговорил:
—Государева служба! Не понял ты еще?
А поскольку сии слова снова же были сопровождены хорошей зуботычиной, самым, как начинал для себя усваивать фон Штраубе, весомым тут, в Российской империи пояснением, то и понятливости у купца мигом прибавилось.
—Так точно, все понятно, ваше благородь!— сказал он, пропуская их в карету.
Попробовали бы они вот так вот где-нибудь в Амстердаме или Лондоне! Удивляясь здешним порядкам, фон Штраубе первый сел в карету. Двоехоров между тем подошел к кучеру и основательно подергал его за жидкую бороденку на предмет ее натуральности, а не приклеенности, и, оставшись вполне доволен, приказал:
—Во дворец! Быстро!— Лишь затем уселся в карету рядом с бароном.
Когда отъезжали, фон Штраубе через окно еще раз взглянул на отца Иеронима, утесом возвышавшегося на мостовой, и сейчас еще больше, чем прежде, испытал раскаяние. Как он мог заподозрить его в худом умысле против себя? Принять за хитроумного убийцу того, кто на деле оказался его ангелом-спасителем!..
—А лихо ваш слепой головы им оттяпал!— восхищался по дороге Двоехоров.— Верно, впрямь Господь направлял!.. Я-то думал, он, Господь, только на молитвы сподобить может, а оказывается, в ином случае и головы сечь…— И не слишком задерживаясь на вопросе промысла Божьего, добавил: — Вот жаль только, что головёнки эти мы не смогли прихватить, право, жаль! Большая была б удача, кабы тех шельм по головам опознали!..— Затем, чуть помолчав, попросил: — А вы, господин барон, не окажете ли такую милость?..
