—Ты их все-таки подозреваешь?— спросил фон Штраубе.— По каким резонам?
—Нюх — мой резон,— сказал Бурмасов.— Нюхом чуется мне, что рыла у них в пуху. Я не твой комтур, миндальничать с ними не стану! Все, что у них там прячется за душонками, мне мигом выложат! Идем!— С этими словами он, полный решимости, стал надевать шинель.
—Что ж, давай попытаем счастья,— с некоторым сомнением, но все же согласился фон Штраубе и набросил на себя подбитый мехом орденский плащ.
Князь стремительно вышел из комнаты, фон Штраубе не мешкая последовал за ним и настиг Никиту лишь у самой лестницы…
…Но почему, почему вдруг остановилось это мгновение, когда они коснулись сапогами верхней ступени?..
…Что с ним? Он возлетел?..
...Нет, по другой причине не было опоры под ногами: он проваливался вниз…
…Боже, почему так долго? Уж не в самую ли преисподнюю? Или просто время куда-то упорхнуло?..
…Отчего-то лишь потом услышал грохот рушимого камня и понял, что это лестница обрушилась под ними…
…Сотрясение во всем теле — достиг в падении некоего дна… Как-то успел прикрыть голову руками, и тут же камни обрушились сверху, сокрушая всю его плоть…
Несмотря на руки, прикрывавшие голову, по ней пришлось изрядно. Однако сознания он не потерял. И сожалел об этом, ибо камни сейчас раздавливали грудь, и смерть, судя по всему, предстояла наимучительная.
Из последних сил попытался окликнуть Бурмасова, но услышал только свой слабый стон… «Как глупо…» — подумал фон Штраубе и тут почувствовал, что желаемое забытье все-таки начинает его забирать…
…Сколько оно длилось?.. Время не поддавалось счету. Но когда очнулся — или ему казалось, что очнулся,— каменья уже так сильно не давили на грудь.
Нет, вероятно, очнулся все-таки, ибо ощутил, что кто-то снимает с него обрушившиеся каменные ступени. Кто? Уж не Бурмасов ли?..
—Никита…— прошевелил губами он — только на то и достало сил.
…Однако разбиравших камни было не менее как двое. И фонарь горел у них в руках, но в его свете фон Штраубе только расплывчатые силуэты мог различить. Они переговаривались между собой — отчего-то фон Штраубе казалось, что они при этом хихикали.
—Гляди-ка, и правда живой — губами еще шевелит…— хихикнул один.
—Говорил тебе — живучий,— подхихикнул другой.— Их сиятельство будут довольны.
Кто они? Бесы, должно быть, если он прав, и тут в самом деле преисподняя. А «их сиятельство» в таком случае кто? Неужели сам князь тьмы?..
…Но если преисподняя, то где ж огонь адский?..
…А вот они — и насчет огня.
—Перед их сиятельством пускай губками еще немного пошевелит,— продолжал хихикать один из бесов,— а там, чтоб с концами, можно и в огонь.
—Еще бы доставить к их сиятельству, покуда шевелит…— было ответное хихиканье.
—Ужо доставим!.. А со вторым как?
—Обоих доставим, а там их сиятельству решать, когда которого в огонь…— И оба беса просто зашлись писклявым своим хохотком.
…Но что за мокрую тряпку вы, бесы, суете прямо в нос?..
…Вдохнул от нее — и закружилось все вокруг, и силуэты бесов, и фонарь… «Боже, куда я снова лечу, в каком пространстве меня кружит?..» — успел подумать фон Штраубе, пока ощущение времени снова не покинуло его.
…Двое бесов подняли, понесли. И сколько веков его так несли, иди знай. И сколько веков затем стучал под ним колесами какой-то катафалк?..
…Снова несли…
…На что-то возложили… Но тут уже и крохи сознания перестали ощущаться, и мера времени пошла, должно быть, не на века, а на тысячелетия…
…Сколько их, этих тысячелетий минуло, когда снова стал различим бесовской хохоток? И вместе с ним в сознание вскользнули слова:
—Говорил, ваше сиятельство, когда-нибудь выбарахтается. Извольте видеть — уже выбарахтывается, еще и недели не прошло…
Значит, менее чем в неделю уложилась та вечность, опутавшая его.
…Кто-то склонился над ним. Неужели, неужели ж и вправду сам князь тьмы?.. «Изыди, сатана…» — попытался проговорить он.
Из этого ничего не вышло, однако вместо собственного голоса услышал другой, не такой прихихикивающий, как у бесов, но тоже несколько насмешливый. Неужели такой у него голос, у врага рода людского?
—Однако,— произнес этот голос,— сдается мне, он уже не настолько и без чувств. По-моему, вскорости мы сможем поговорить… Эй, барон, вы слышите меня?..
Глава XII
Бумага стерпит
Ваше сиятельство!
Мне кажется, терпение, к коему Вы призываете, по своей губительности для нашего дела почти равно самому поражению. Многие наши люди раскрыты, иные, разочаровавшись, от дела отошли. Боюсь, скоро так у нас не окажется почти никого.
За Вашу осторожность мы расплачиваемся решимостью. А миг, по-моему, уже созрел. Более четырех сотен офицеров целиком на нашей стороне, еще тысячи, хоть и не ведают о наших планах, но лишь обрадуются крушению новоявленного Калигулы. Даже низшие чины давно почитают его за дурачка, и Ваша остроумная подставка с выговором умершему генералу Врангелю, о смерти коего наш Калигула так и не проведал, тут мало чего прибавила. «Скоро все это лопнет», «Долго так не продлится»,— стало словами едва ли не всех гвардейцев, независимо от их принадлежности к нашему сообществу.
А., насколько мне известно, все более недоволен поступками взбалмошного отца. Не придумать более подходящее время, чтобы подать ему проект будущей конституции.
Какой, какой, скажите, более подходящей минуты нам еще ждать. Не боитесь ли, граф, что эдак, ожидаючи погоды у моря, можем прождать и про...ть всё?
P.S. С тем же нарочным высылаю Вам составленный мною проект конституции.
* * *
Неизвестному адресату
(шифровано)
Ваша Светлость!
В последний месяц G. засыпал меня своими нетерпеливыми посланиями. Последнее из них уже оставил без ответа, ибо прописывать ему все тот же набивший нам с ним обоим оскомину рецепт — la retenue et la patience
[48] — более нет моей мочи.
Еще менее хватает у меня сил читать его конституционный бред. Конституция сейчас нужна России, как (тут мне передали забавные les mots
[49] одного гвардейского офицерика)… как архидиакону Венерина болезнь; надеюсь, Вы в том со мною согласны.
