—Чего ж не постараться? С таким делом можно и постараться,— с легкостью согласился Двоехоров.
Тут лишь фон Штраубе вдруг понял одно из своих видений. Ну да, это не он и не Бурмасов сидели под странным освещением, льющимся из стеклянных кругляшков. Это были их дальние потомки — тоже, впрочем, Бурмасов и фон Штраубе, прокарабкавшиеся через толщу столетия. А где-то неподалеку от них были и потомки Двоехорова, хотя они ощущались гораздо слабее… Вот только страшная звезда — она тоже была. Замерла в небе и горела над черной водой…
«Вода! Вода!..» — кричали где-то. Фон Штраубе сейчас не мог понять, тоже из видения были эти возгласы или разносились наяву…
Бурмасов между тем, вполне своей смекалкой довольный, продолжал:
—Видишь, как все славно выходит! И вовсе не так безнадежно, как чудилось сперва. Спасем с тобою, Карлуша, Россию-матушку! Благо это великое будет — все равно как спасти неразумное дитя.
—Ты под дитём неразумным Россию разумеешь, никак?— удивился Двоехоров этому уподоблению. И вдруг прислушался.— Не слышишь?.. Сдается, что-то кричат…
Да, значит, фон Штраубе не почудилось — вправду кричали; только вот что? Слово «вода» он в тех криках различал вполне отчетливо, а что еще, кроме «воды», он никак не мог разобрать.
Бурмасов за своими мыслями и прислушиваться не стал. Он и от Христофора услышал только первую часть вопроса, поэтому ответил горячо:
—Конечно, дитя! Большое, но неразумное дитя! Географии сколько хочешь, а вот разума… Нет, разум присутствует, конечно, да какой-то больно особенный. С таким особенным разумом недалеко и до беды.
—Чем же тебе она для тебя разумом не вышла?— спросил Двоехоров.
—Да тем, что завсегда норовит пилить под собой сук! Татарва уже рядышком, а князьки наши меж собою воюют. Ляхи Москву спалили, а наши никак не выяснят, кому после Тушинского вора царем быть. А чуть смути чем-нибудь, как тот же Емелька Пугач, уж такая смута пойдет, что попробуй-ка управься… Или это: пространство занимает такое, что аж на Америку перекинулась, а для столицы и места на земле не нашла, позаимствовала у Нептуна. Что за место, право! Людям и рыбам тут надобно жить попеременно!..— Вдруг насторожился: — Э, а вправду ведь кричат…
—А что я тебе говорил!— вставил Христофор.
—Накаркал я сейчас, кажется,— сказал Никита, с этими словами вскочил и распахнул окно.
«Вода! Вода!» — тотчас ворвались крики с улицы. И еще кто-то кричал:
—Потоп!..
Фон Штраубе с Двоехоровым тоже разом подскочили к открытому окну.
Улицы, собственно, под ними уже не было — всю забрала вспенившаяся пучина, несущая на себе мусор, обломки домашней утвари, даже кладбищенские гробы. Вода с шумом врывалась в подвалы, вынося оттуда прах и перепуганных крыс. Этот шум заглушал людской визг и крики, разлетавшиеся по городу:
—Караул! Потоп!..
—Лодка!— сказал Никита.— Пошли скорей. А то ежели еще подымется, то и нас захлестнет.
—Где, где лодка?!— стал вглядываться Двоехоров.
—Пошли, пошли!— потянул Бурмасов и его, и фон Штраубе.— Живее, а то не увидишь эту свою, с родинкой… Все, прости, забываю, как ее…
—Елизавета Кирилловна,— не преминул вставить Двоехоров, устремляясь вместе с бароном вслед за Никитой к лестнице.
Вода уже подошла к ступеням бельэтажа. Просвечивалась лишь верхняя часть парадного выхода, за который тоже ревела и мчалась водная стихия.
Глава XVI
Потоп.
Бурмасов обучает видеть невидимое
…едва не вплавь выбираясь из затопленного подъезда, на ходу скидывая тяжелый, тянущий вниз рыцарский плащ.
Сдавившая со всех сторон ледяная вода была рослому Двоехорову по грудь, ему, фон Штраубе, по шею, а невысокому князю и вовсе доходила едва не до подбородка. Вода мчалась так близко у глаз, что видеть можно было не дальше, чем на расстоянии вытянутой руки, и крики про потоп неслись теперь уже неведомо откуда, над самой этой водой, точно ею и порожденные.
Никакой лодки не было видно. Мимо проносило всяческий хлам.
—Берегись!— успел крикнуть Двоехоров, и фон Штраубе едва увернулся, чтобы несомый водой венский шкап не саданул его по голове.
По шкапу метался белый шпиц и протяжно скулил, вторя людским возгласам.
—Держись, Карлуша!— подбодрил Христофор.— Там лодка впереди!
Никакой лодки фон Штраубе не увидел. Вода с каждым мигом прибывала. Теперь ему уже доходило до подбородка, а Никита совсем бы захлебнулся, если бы Христофор не помогал ему держать над пучиной голову. Барон, хотя и мог еще самостоятельно дышать, но сил для этого оставалось все меньше, приходилось перебарывать эту ледяную пучину для каждого вдоха.
Оступившись было, на миг ушел под воду с головой, но за что-то сумел уцепиться. Лишь после того как снова вдохнул воздуха, вдруг с ужасом понял, что это было…
То был несомый стихией труп Мюллера, все еще связанный, с кляпом во рту, но только из груди у него торчал глубоко вонзенный стилет. Последнее, что увидел фон Штраубе, были открытые глаза мертвого лекаря, словно бы с укоризною взиравшие на него…
В следующий миг вода стала столь высока, что дышать он уже не мог. Утратив силы бороться со стихией, с головой погрузился в ее зыбь и мог зрить, как в том ведении, только черную воду, сомкнувшуюся у него над головой…
* * *
…Ведь он умер — почему же так долго не приплывает за ним перевозчик Харон на своей ладье? Слышны только далекие всплески его весла; за кем он плывет пока что?..
Боже, сколько их — тех, за кем предстоит ему плыть! Трупный смрад, как от Мюллера, наполнил всю страну… Но какую страну? Где она?..
Да ведь, Господи, эта самая страна и есть, но только унесенная временем на век с лишним вперед! И он — это уже, кажется, не он, а тот, другой, отстоящий от него на век вперед фон Штраубе. Пронзенный штыками, брошен в воду; вот от чего — от его крови — та вода так черна!..
А отчего так зла звезда, горящая на дневном небе над всей страной? Рождение какого зверя из Апокалипсиса она знаменует?..
«Неужто не предостерегли с Бурмасовым от полымя страну?— подумал он и удивился тому, что, мертвый, он как-то все-таки мыслит.— Неужели не состоялось то послание через век?..»
...Но что это, боже, что это?!. Оно, то самое послание!.. Почему оно горит, чьей рукой брошено в огонь?..
Скорчилось в огне, сгорело!.. И значит, быть зверю, и полыхать в небе зловещей той звезде!..
Впрочем, впрочем… Вот оно! И не сгоревшее вовсе, не могло оно вот так вот, дотла! Не сгорают подобные послания! Кто-то уже другой — но он знает, что и это его потомок, только еще более далекий,— подхватывает послание… И понемногу блекнет, растворяется в небе сатанинская звезда… И вот он уже на палубе триеры под названием «Голубка», тот дальний потомок его — стоит в окружении тех, кому лишь и должно там находиться…
[59]
