Значит, все не напрасно, подумал он. Но что, что не напрасно, если он уже мертв и не передаст никакого послания: оно растворится вместе с ним в этой ледяной воде…
Вот уже и Харон плывет наконец за ним. Берет в свою ладью. Затем склоняется над его тенью и произносит нечто странное, чего, обращаясь к тени, кажется, не должен бы говорить.
—Карлуша, друг ты мой дорогой… — говорит он.— Ты меня слышишь, Карлуша?..
* * *
—…Карлуша…— услышал он снова и, вдруг узнав голос, понял, что все-таки жив.
Фон Штраубе приоткрыл глаза и увидел склонившегося над ним Бурмасова.
—Карлуша!— воскликнул тот.— Дышишь!.. Слава те, господи! Кажись, вовремя вытащили тебя! Воды нахлебался — да это ничего! Коли дышишь, уже раздышишься… Э, да ты дрожишь весь…
И правда, фон Штраубе ни слова не мог произнести. Вернувшись к жизни, он сознанием еще не успел ощутить холода, но тело уже вступило в свои права, и его содрогала такая дрожь, что зубы ходили ходуном, отстукивая дробь, как барабанные палочки.
Бурмасов достал фляжку с ромом:
—На-ка хлебни.
Фон Штраубе сделал несколько глотков. Тепло тонкой струйкой прошло где-то в глубине тела, отчего дрожь только усилилась, но зато барон обрел способность видеть творившееся вокруг.
Он сидел в большой лодке, настолько переполненной дрожащими тоже людьми, что, казалось, вода вот-вот перехлынет через борта. Потоп, однако, явно начинал спадать, волны теперь неслись не столь бурно, их лодка проплывала ниже кромки первых этажей, а кто-то брел по улице, лишь немного выше пояса погруженный в воду.
Среди гребцов барон увидел возвышавшегося над всеми Двоехорова, веселей и проворней других орудовавшего веслом. При этом он подбадривал остальных:
—А ну шире загребай! Ваше счастье, что на веслах, лучше согреетесь!..— А заметив, что фон Штраубе смотрит в его сторону, крикнул ему: — Живой, Карлуша? Ничего, скоро будем в тепле — вовсе жизни возрадуешься!..
—Он-то тебя и выловил и до лодки доволок,— сказал Бурмасов.— Да и я бы без него небось пропал…
Фон Штраубе, наконец кое-как совладав со стучащими зубами, спросил князя:
—Видел Мюллера?
—Живой, стало быть?— отозвался Бурмасов.— А ты боялся, с голоду помрет…
—То-то и оно, что не живой,— ответил барон.— Как раз труп мне навстречу плыл.
—Утонул, стало быть?.. Не скажу, чтобы мне слишком жаль было шельму.
—Нет, причина другая,— проговорил фон Штраубе, отдавая со словами все крохи скопленного тепла.— Ему, связанному, кто-то в грудь всадил стилет, а потом труп, наверно, водой вымыло из того подвала.
Рукоятка, торчавшая из груди Мюллера, сейчас опять возникла у него перед глазами, и лишь тут барон вдруг понял, что еще в тот миг успел узнать ее. То был, без сомнения, мальтийский стилет, какие давались всем рыцарям при вступлении в орден.
—Свои ж небось и прикончили,— заключил Бурмасов.— С них, с масонов, станется.
Дрожь позволяла говорить лишь коротко.
—Нет,— сказал фон Штраубе.— Это орден. Орденский был стилет.
При этом сообщении князь присвистнул.
—Ошибиться ты часом не мог?
Барон только покачал головой.
—Заколоть, значит, борова…— задумчиво произнес Никита.— Не пойму, им-то, орденцам, это пошто?
Ответить пока было нечего… Однако тут фон Штраубе заметил, что при упоминании об ордене из другого конца лодки две пары глаз метнули взгляды в их сторону. Все вымокшие люди до сих пор казались ему одинаковыми, но тут он сразу узнал тех двоих. Это был комтур ордена граф Литта и его безмолвный слуга Антонио.
—Тише!— шепнул он.— Кажется, нас слушают…
Князь незаметно посмотрел в ту же сторону, что и он, и тихо проговорил:
—Ба! Знакомая персона. Комтура этого видел однажды… А с ним рядом кто?
—Антонио, слуга,— так же тихо сказал фон Штраубе.— Он немой: когда-то вырвали язык, но слышит хорошо.
—Вот про слугу безъязыкого ты мне ничего не говорил,— отозвался Бурмасов.— Между прочим, весьма напрасно. Кажись, в нашей комедии прибавляется действующих лиц… И очень удачно складывается, даже, смотри-ка, потоп нам в помощь. Сама фортуна занесла на этот ковчег тех, кто мне как раз и надобен…
Что имел в виду Никита, фон Штраубе не сумел понять.
Как раз в этот миг лодка заскрежетала днищем по мостовой и остановилась.
—Все!— весело крикнул со своего места Двоехоров.— Вот что значит мы духом не падали! Господь милостив, и наш ковчег прибило наконец к Арарату.
Воды за бортом было уже немногим выше, чем по колено, однако продрогшие люди не торопились переступать из лодки в ледяную муть. Воспользовавшись этим, Бурмасов перебрался в тот конец ковчега, где сидел комтур со своим слугой, и о чем-то заговорил с графом. Был настолько любезен, что поделился остатками рома из своей флажки и с Литтой, и даже с Антонио. Затем, видимо, что-то им предложил, поскольку оба в ответ обрадованно закивали.
—Карлуша, Христофор!— крикнул Никита.— Давайте-ка, друзья мои, ноги промочим еще разок, а там уж, обещаю, отогреемся.
Через полчаса они все впятером в одних халатах сидели перед растопленным камином на квартире у Бурмасова, которую так и не залило, и потягивали приготовленный самолично Никитой горячий ромовый грог. Фон Штраубе чувствовал, что его продрогшее тело уже отогрелось и снаружи, и изнутри, и теперь тепло отогревало самую душу.
Князь выглядел изрядно отяжелевшим от выпитого, но фон Штраубе догадывался, что за той видимостью пряталось притворство, он уже знал, сколь много хмельного может поглотить Никита, не теряя при том головы. Обман явно преследовал целью притупить бдительность комтура и его слуги. Явно что-то было при сем у Бурмасова на уме, а вот что — барон пока еще не догадывался.
—Вы, возможно, знаете, граф,— обратился он к Литте делано пьяным голосом,— что давеча на нашего общего друга Карлушу…
—На фон Штраубе?— уточнил комтур.
—А?.. Ну да… Так вот, что давеча на него не однажды покушались, желая жизни лишить?
—Как я могу не знать,— ответил граф,— если именно я должен быть ему тут, в чужой стране, вместо отца.
—Certtainement!
[60] — излишне громко для трезвого воскликнул Бурмасов.— Стало быть, не можете не знать и того, что какие-то его слова странным образом проникли наружу из кареты, в которой ехало лишь пятеро. Не кажется ли вам, что именно эти слова и послужили…
Комтур нахмурился:
—И вам, выходит, рассказал? Думаю, это было весьма неосторожно с его стороны…
—Ах, да бросьте вы, граф!— беззаботно отозвался Бурмасов.— Мы ж с Карлушей друзья, а от друзей у нас, в России, не принято скрывать…
