—И кто же его подвигнет на такое послание?— уже не улыбаясь, спросил Александр.
—Никто иной, как он!— указал Бурмасов на барона. И торжественно провозгласил: — Мальтийский рыцарь Карл Ульрих фон Штраубе!
Александр внимательно посмотрел на барона и после некоторых раздумий произнес:
—Что ж, сколь сие ни странно звучит, но я, пожалуй что, отчего-то готов поверить… Однако,— спросил он у фон Штраубе, не поделишься ли и со мной, рыцарь, что это будет за пророчество?
—Увы, ваше высочество,— сказал барон,— оно еще не сложилось.
—И когда ж сложится?
—Подобные пророчества,— пояснил фон Штраубе,— складываются только на самом рубеже двух веков. Мало того, они могут быть переданы не иначе как царствующей в это время особе.
—Стало быть, только отцу и не ранее, чем через полтора месяца,— проговорил престолонаследник, опять погрустнев.— Но государь меня вызывает не далее как на завтрашнее утро; какое же касательство все это может иметь ко мне?
—Самое прямое, ваше высочество,— опять решился вмешаться Бурмасов.— Если вы, не дожидаясь государевых упреков, сами начнете с того, что сообщите ему об уготовленной для него славе провидца…
—Да, да!— подхватил цесаревич.— Он сразу увлечется этой темой — такое вполне в его романтическом характере! А увлекшись, может и позабыть, для чего меня вызывал, так с ним тоже бывает.
—Если же вы,— продолжал Бурмасов,— сообщите, что самолично спасли барона от заговорщиков (что, право же, совершенная истина); от заговорщиков, желавших всячески воспрепятствовать его встрече с государем, своим великим гроссмейстером…
—О да, отец непременно возрадуется моему поступку!— воскликнул Александр.— И пагубный для меня разговор может не состояться вовсе!.. Господа, вы вселили в меня надежду! Само Провидение привело вас ко мне!.. Здесь вы, надеюсь, в безопасности…— Бурмасов и фон Штраубе при этих словах кронпринца лишь переглянулись, но не стали ему возражать. Между тем цесаревич продолжал: — Будьте же моими почетными пленниками, не покидайте дворца, дабы снова не подвергаться опасностям! Все, чего вы пожелаете, будет вам предоставлено немедля.— Он заметил несколько недовольный вид Бурмасова: — Вас, кажется, князь, что-то не вполне устраивает в моем предложении?
—Ваше высочество,— вынужден был сказать Никита,— наша благодарность вам не имеет границ, но один раз нам придется нарушить ваше приказание не покидать дворца. В эту пятницу нам с бароном необходимо будет отлучиться.
—Неужто по амурным делам?— лукаво спросил великий князь.— Вот уж не думал, что и рыцарям Мальтийского ордена не чуждо сие.
—Нет-нет,— поспешил сказать Бурмасов.— Это дело как раз касается тайны того самого откровения, которым барон должен поделиться с государем. Нижайше прошу, ваше высочество, меня простить, но более сказанного поведать вам никак не могу.
—Что ж, понимаю — Тайна…— не стал упорствовать престолонаследник.— Ну тогда в моей власти придать вам усиленный караул.
Однако Бурмасов сказал:
—Увы, и этого никак нельзя, ваше высочество. Если бы вы только изволили дать нам в сопровождение семеновского поручика Двоехорова…
—Считайте, он ваш,— заверил Александр.
—И еще одна просьба…— продолжал Никита.— Не вполне, правда, обычная…
Цесаревич стал серьезен.
—Слушаю, князь…
—Нам необходимо в целях безопасности устроить некоторый машкерад — переоблачиться в статское платье, изменить лица…
—О, до машкерадов, говорят, моя покойная прабабка Елизавета Петровна была большая охотница,— уже совсем весело улыбнулся Александр.— Предпочитала это всем другим забавам. Даже осталась ее машкерадная комната. Я велю слугам вас туда препроводить.
—Нет-нет, ваше высочество, только прошу, ради бога, без слуг!— воскликнул Бурмасов.— Никто более не должен об этом знать!
—Что ж,— согласился цесаревич,— когда понадобится, я сам вас препровожу. Даже принцы крови должны следовать древнему закону гостеприимства… Однако сейчас,— добавил он,— не сочтите меня негостеприимным, господа: великая княгиня не слишком хорошо себя чувствует после долгой дороги и уже, должно быть, меня заждалась.
Отвесив низкий поклон, друзья поспешно вышли из великокняжеского кабинета.
Фон Штраубе опять сидел в кресле в своей комнате, а Бурмасов, как и давеча, не в силах угомониться, вымеривал комнату шагами.
—Виктория, брат! Почти что окончательная виктория!— восклицал он.— Считай семь осьмых сделали для будущего спасения России! Теперь уж будет тебе аудиенция у Павла, попомни мое слово! Что б ты делал без Никиты Бурмасова!— не позабыл он похвалить и себя.
—Да, ловко ты цесаревича направил,— признал фон Штраубе.
—Вот со злодеями расправимся в пятницу,— ликовал, все расхаживая, Никита,— а там и до аудиенции останется совсем чуть. Ты уж там только не оплошай, Карлуша!.. А дальше женим тебя, уже и знаю даже, на ком женить! И сам женюсь, благо богат, кажись, снова. Оба женимся — будет кому и через сто лет Россию спасать! Чтобы всегда были фон Штраубе и Бурмасовы, готовые спасать Русь-матушку!.. Но первое дело — все-таки злодеев не упустить.
—А для этого — прежде самим спастись,— вставил барон.— Как видел, и дворец не больно надежная защита.
Слова его не замедлили подтвердиться. Бурмасов, что-то еще восклицая, притопнул ногой, и тут же раздался грохот, словно стена обрушилась.
Но это была не стена, а огромная картина в многопудовой раме, вдруг обрушившаяся на ложе фон Штраубе, отчего оно переломилось пополам.
На какое-то время друзья замерли, потрясенные, затем оба подскочили к кровати.
—Веревки подрезаны,— сказал Никита.— Случись ночью — все бы кости тебе переломало. Видишь, сам Господь снова помогает! Если б я не топнул ногой…
—Да, вновь ты мой спаситель…— вынужден был подтвердить фон Штраубе.
—Спаситель не спаситель,— сердито отозвался Бурмасов,— а мне всё это уже начинает порядочно надоедать! Я С этими словами он стал нетерпеливо дергать ленту колокольчика для вызова слуг.
На такой трезвон сбежались разом все трое — невысокий Гармаген, округленный Евтихий и высокорослый Поликарп, и при виде происшедших разрушений такой искренний испуг застыл у всех троих на лицах, что и заподозрить кого-нибудь из них было, право, грешно.
—Кто-то подрезал веревки,— грозно проговорил Бурмасов, прохаживаясь перед ними.
Все три пары глаз выразили ужас.
—Боже, в государевом дворце!— едва смог произнести Гармаген.
—Спасибо, Господи, что до беды не довел!— часто закрестился Евтихий.
—Да как же это, как?!.— недоумевал Поликарп.
Видя, что первый натиск ничего не дал, Бурмасов продолжил:
—И подрезать эти веревки мог только кто-то из вас.
