Достичь нирваны – значит достичь состояния Будды, пробуждения. Но это не достижение в обычном смысле, поскольку оно не связано с обретением и мотивацией. Нельзя желать нирваны или намереваться достичь ее, ибо желаемое или представляемое как объект действия, по определению, не является нирваной. Нирвана может быть достигнута лишь непреднамеренно, спонтанно, когда была полностью осознана невозможность цепляния за себя. Таким образом, Будда не имеет положения. Он не вверху, как ангел, и не внизу, как демон. Он не находится ни в одной из шести частей Круга, и было бы ошибочным думать, что он выше ангелов, потому что закон Круга таков, что то, что находится вверху, должно оказаться внизу, и наоборот. Он превзошел всякую двойственность, поэтому для него не имеет никакого смысла думать о себе как о ком-то высшем или достигшем духовного успеха.
Четвертая Благородная Истина описывает Восьмеричный Путь Дхармы Будды, то есть метод или доктрину остановки саморазрушения. Название каждого отрезка пути начинается со слова самьяк
[36] (на языке пали – самма), что означает «совершенный» или «правильный». Первые два отрезка связаны с мыслью; следующие четыре – с действием; апоследние два – с созерцанием или осознанностью. Таким образом, мы имеем:
1.Самьяг-дришти, или правильное воззрение.
2.Самьяк-самкальпа, или правильное понимание.
3.Самьяг-вак, или правильная (т.е. правдивая) речь.
4.Самьяк-карманта, или правильное действие.
5.Самьяг-аджива, или правильный образ жизни.
6.Самьяг-вьяяма, или правильное усилие.
7.Самьяк-смрити, или правильное памятование.
8.Самьяк-самадхи, или правильное созерцание.
Не обсуждая эти отрезки подробно, можно лишь сказать, что первые два связаны с правильным пониманием доктрины и человеческого положения. В некотором смысле первый отрезок, «правильное воззрение», содержит все остальные, поскольку метод буддизма – это, прежде всего, практика ясной осознанности, видения мира ятхабхутам – таким, какой он есть. Такая осознанность – это оживленная внимательность к своим непосредственным переживаниям, к миру, каким его непосредственно воспринимают чувства, не позволяя именам и ярлыкам вводить тебя в заблуждение. Самьяк-самадхи, последний отрезок пути,– это совершенство первого, означающее чистый опыт, чистую осознанность, где больше нет двойственности познающего и познаваемого.
Отрезки, связанные с действием, часто неправильно понимают, потому что они обладают обманчивым сходством с «системой нравственности». Буддизм не разделяет западный взгляд о законе морали, установленном Богом или природой, которому человек обязан подчиняться. Предписания Будды о поведении – не отнимать жизнь, не брать то, чего тебе не дают, не поддаваться страстям, не лгать и не употреблять опьяняющие вещества – это добровольно принимаемые целесообразные правила, предназначенные для устранения препятствий на пути к ясной осознанности. Несоблюдение предписаний порождает «плохую карму» не потому, что карма – это закон или нравственное воздаяние, а потому, что все мотивированные и целенаправленные действия, будь они хорошими или плохими в конвенциональном смысле,– это карма, поскольку они направлены на цепляние за жизнь. Вообще говоря, «плохие» сконвенциональной точки зрения действия скорее просто больше связаны с цеплянием, чем «хорошие». Но высшие ступени буддийской практики подразумевают освобождение как от «плохой», так и от «хорошей» кармы. Таким образом, совершенное действие в конечном счете является свободным, непринужденным и спонтанным, в том же смысле, что и увэй в даосизме
[37].
Смрити-памятование и самадхи-созерцание составляют отрезок, связанный с жизнью медитации, внутренней, ментальной практики пути Будды. Совершенное памятование – это постоянная осознанность, или наблюдение за своими ощущениями, чувствами и мыслями,– без цели и без комментирования. Это полная ясность ума и его активно-пассивное присутствие, при котором события приходят и уходят, как отражения в зеркале: отражается лишь то, что есть.
Когда он ходит, стоит, сидит или лежит, он понимает, что он делает; чем бы ни занималось его тело, он понимает это таким, каким оно есть… Уходя или возвращаясь, смотря перед собой или оглядываясь, сгибая или разгибая руку… он действует с чистой осознанностью.
[38]
Такая осознанность позволяет увидеть, что разделение думающего и мысли, познающего и познаваемого, субъекта и объекта, является исключительно абстрактным. Нет ума с одной стороны и его переживаний с другой: есть лишь процесс переживания, в котором нет объекта, который можно было бы постичь, и нет субъекта, который мог бы постигать. В такой перспективе процесс переживания перестает цепляться за самого себя. Мысли непрерывно текут друг за другом, то есть нет необходимости отделять одну мысль от другой, чтобы сделать их объектами друг для друга.
«Где есть объект, там возникает мысль». Значит ли это, что мысль – это одно, а объект – другое? Нет, мысль есть то же, что и объект. Если бы объект был одной вещью, а мысль другой, то возникло бы двойное состояние мысли. Таким образом, сам объект – это лишь мысль. Может ли тогда мысль созерцать мысль? Нет, мысль не может созерцать мысль. Как лезвие меча не может разрезать себя, как кончик пальца не может коснуться себя, так мысль не может увидеть себя.
[39]
Эта недвойственность ума, при которой он больше не отделен от самого себя,– это самадхи, и благодаря прекращению бесполезных попыток ума постичь себя, самадхи представляет собой состояние глубокой умиротворенности. Это не покой полного бездействия, потому что, когда ум возвращается к своему естественному состоянию, самадхи сохраняется всегда, «когда он ходит, стоит, сидит и лежит». Однако буддизм с самых ранних своих дней особенно выделял практику памятования и созерцания во время сидения. В большинстве случаев Будду изображают медитирующим сидя, обычно в позе, известной как падмасана («поза лотоса»), в которой ноги скрещены, а ступни лежат пятками вверх на бедрах.
Вопреки распространенному мнению, сидячая медитация – это не духовное «упражнение», практика, направленная на какой-то неявный объект. С буддийской точки зрения это лишь правильный способ сидеть, и кажется вполне естественным оставаться в сидячем положении, если вам не нужно делать ничего другого и если вы не охвачены нервным возбуждением. Для беспокойного темперамента Запада сидячая медитация может казаться неприятной дисциплиной, потому что мы не умеем сидеть «лишь ради сидения», без угрызений совести, без мыслей о том, что нам следует делать что-то более важное, чтобы оправдать свое существование. Поэтому, чтобы умилостивить эту беспокойную совесть, сидячую медитацию приходится рассматривать как упражнение, дисциплину с неявным мотивом. Но тогда она перестает быть медитацией (дхьяной) в буддийском смысле, потому что там, где есть цель, где есть поиск и цепляние за результаты, не может быть дхьяны.
