Запланированные сюрпризы – это такое же противоречие, как намеренное сатори, и тот, кто стремится к сатори, напоминает человека, который сам себе посылает рождественские подарки, опасаясь, что другие могут о нем забыть. Нужно просто принять тот факт, что дзэн – это вся та сторона жизни, которую мы не можем контролировать и которую мы не можем подчинить силой, хитростью или коварством – стратегиями, производящими только подделки. Однако последним словом дзэн не является абсолютный дуализм – неплодородный мир контролируемых действий с одной стороны и спонтанный мир неконтролируемых неожиданностей с другой. Ведь кто контролирует контролирующего?
Поскольку в дзэн не подразумевается крайний дуализм контролирующего и контролируемого, ума и тела, духовного и материального, в его техниках всегда присутствует определенный «физиологический» аспект. Практикуется ли дзэн в форме дзадзэн, тяною или кэндо, большое значение уделяется дыханию. Дыхание – это не только один из двух фундаментальных ритмов тела; это также процесс, в котором наиболее очевидна тождественность контроля и спонтанности, произвольного и непроизвольного действия. Задолго до появления школы дзэн в индийской йоге и китайском даосизме практиковалось «наблюдение за дыханием» сцелью позволить ему – но не заставить его – стать максимально медленным и тихим. С физиологической и психологической точки зрения связь между дыханием и «озарением» пока не совсем ясна. Но если рассматривать человека не как сущность, а как процесс, не как структуру, а как ритм, то очевидно, что дыхание есть нечто, что он делает постоянно,– а значит, чем он постоянно является. Таким образом, хватание воздуха легкими идет рука об руку с хватанием за жизнь.
Так называемое «нормальное» дыхание прерывисто и тревожно. Воздух всегда удерживается и не выпускается полностью, поскольку человек, похоже, неспособен позволить ему пройти весь путь через легкие. Он дышит не свободно, а компульсивно. Таким образом, техника начинается с того, чтобы полностью расслабить дыхание – выпустить воздух так, как если бы его выталкивал большой свинцовый шар, опускающийся через грудь и живот в землю. Тогда последующему вдоху позволяют быть всего лишь рефлекторным действием. Воздух не вдыхается активно; ему просто позволяют войти,– а затем, когда легкие достаточно наполнятся, ему снова позволяют выйти, причем образ свинцового шара придает чувство «вытекания», а не выталкивания.
Можно даже сказать, что такое дыхание есть собственно дзэн в его физиологическом аспекте. Но, как и в случае всех других аспектов дзэн, ему препятствует стремление, и поэтому у новичков, осваивающих технику дыхания, часто возникает характерное беспокойство из-за того, что они не смогут дышать, если не будут поддерживать сознательный контроль. Но подобно тому как не нужно пытаться прийти в согласие сДао, пытаться видеть или пытаться слышать, следует помнить, что дыхание всегда может само позаботиться о себе. Это не столько дыхательное «упражнение», сколько «наблюдение и расслабление» дыхания, поэтому будет серьезной ошибкой рассматривать его как обязательную дисциплину, которую необходимо практиковать, удерживая в уме цель.
Такое дыхание не предназначено исключительно для особых случаев. Как и дзэн вообще, оно предназначено для любых обстоятельств, и в этом смысле любое человеческое действие может стать формой дзадзэн. Применение дзэн на практике не ограничивается формальными искусствами и не обязательно требует какой-либо «техники сидения», как в собственно дзадзэн. Доктор Кунихико Хасида, всю жизнь изучавший дзэн и издавший труды Догэна, никогда не использовал формальный дзадзэн. Однако его «практикой дзэн» было собственно изучение физики, и для того, чтобы передать свое отношение, он говорил, что работа его жизни заключается не в том, чтобы «изучать науку», а в том, чтобы «творить науку».
Каждое искусство, вдохновленное дзэн, по-своему ярко выражает внезапное или спонтанное качество своего взгляда на мир. Мгновенность картин суми и хайку и полное присутствие ума, требуемое в тяною и кэндо, раскрывают истинную причину того, почему дзэн всегда называл себя путем мгновенного пробуждения. Это не просто сатори, приходящее быстро и неожиданно, внезапно, потому что скорость тут ни при чем. Смысл в том, что дзэн – это освобождение от времени. Ибо если мы раскроем глаза и увидим все ясно, станет очевидным, что нет другого времени, кроме настоящего мгновения, и что прошлое и будущее – это абстракции, не имеющие никакой конкретной реальности.
Пока это не станет ясным, нам кажется, что вся наша жизнь – это прошлое и будущее и что настоящее – это всего лишь бесконечно тонкая линия, разделяющая их. Из-за этого возникает чувство «нехватки времени», мира, проносящегося мимо так быстро, что мы не успеваем им насладиться. Но «пробуждение в настоящем мгновении» позволяет увидеть, что в действительности все как раз наоборот: прошлое и будущее – это преходящие иллюзии, а настоящее всегда реально. Мы обнаруживаем, что линейная последовательность времени – это условность нашего одноколейного вербального мышления, сознания, интерпретирующего мир, выхватывая из него маленькие кусочки и называя их вещами и событиями. Но при каждом таком выхватывании исключается весь остальной мир, поэтому такое сознание способно получить приблизительное видение целого только через последовательность выхваченных картинок. Однако поверхностность такого сознания можно увидеть в том факте, что оно неспособно регулировать даже человеческий организм. Ибо если бы ему нужно было контролировать сердцебиение, дыхание и работу нервов, желез, мышц и органов чувств, ему пришлось бы безумно носиться по телу, чтобы уделить внимание то одному, то другому, и на что-либо еще времени бы не оставалось. К счастью, ему этого делать не нужно, и организм регулирует вневременный «изначальный ум», который рассматривает жизнь во всей ее полноте и поэтому может одновременно делать очень много «вещей».
Однако это не значит, что поверхностное сознание – это нечто одно, а «изначальный ум»– нечто другое, потому что первое – это специализированная деятельность последнего. Таким образом, поверхностное сознание способно пробудиться в вечном настоящем мгновении, если перестанет цепляться. Но это не достигается посредством попыток сосредоточиться на настоящем, которые делают настоящее еще более неуловимым и мимолетным, неподдающимся фокусированию внимания. Осознание «вечного сейчас» приходит в соответствии с тем же принципом, что и ясность слушания и видения и непринужденность дыхания. Ясное видение не связано с попытками увидеть; это просто осознание того, что глаза примут каждую деталь сами по себе, ибо, когда они открыты, свет не может не достичь их. Аналогично нетрудно полностью осознать вечное настоящее, если увидеть, что невозможно осознавать ничто другое – что на самом деле нет ни прошлого, ни будущего. Попытки сосредоточиться на настоящем мгновении подразумевают, что существуют и другие мгновения. Но их нигде не найти, и в действительности человек так же легко находится в настоящем мгновении, как глаза и уши реагируют на свет и звук.
Итак, это вечное настоящее и есть «вневременное», неспешное течение Дао:
Волна, которая, передвигаясь, как будто спит,
Слишком полная для звука или пены.
Как говорил Наньцюань, пытаться прийти с ним в согласие – значит отклоняться от него, хотя на самом деле от него невозможно отклониться и отклоняться просто некому. И точно так же невозможно уйти от вечного настоящего, пытаясь сосредоточиться на нем, что показывает, что, помимо этого настоящего, нет отдельного «я», которое бы наблюдало за ним и познавало его,– и именно поэтому Хуэйкэ не мог найти свой ум, когда Бодхидхарма попросил его положить его перед ним. Каким бы сложным это ни казалось и какие бы философские вопросы это ни поднимало, одного ясного взгляда достаточно, чтобы показать его неоспоримую истину. Есть только «сейчас». Оно ниоткуда не приходит и никуда не уходит. Оно ни постоянное, ни непостоянное. Оно движется, но при этом всегда остается неподвижным. Когда мы пытаемся его схватить, кажется, что оно ускользает, однако оно всегда здесь и от него не уйти. И когда мы оборачиваемся, чтобы найти «я», которое познает это мгновение, мы обнаруживаем, что оно исчезло, подобно прошлому. Поэтому Шестой Патриарх говорит в «Таньцзин»:
