Царь особенно пристрастился к одной форме неистовства — к дионисийским оргиям. Птолемеи заявляли, что происходят от Диониса, и, видимо, ПтолемейIV стремился каким-то образом стать олицетворением божественного предка. Хотя он не принял имя Неос Дионис (Новый Дионис) в качестве официального прозвища, как сделал один из его потомков, тем не менее его часто называли Дионисом в народе и при дворе. Мы читаем, что он приказал вытатуировать лист плюща на своем теле
[456], чтобы выказать свою преданность Дионису. Говорят, что одним из прозвищ ПтолемеяIV в Александрии было Галл — имя, которое давали приверженцам Великой Матери, в состоянии исступления оскоплявшим себя.
Берлинский папирус
[457] проливает свет на то, как рьяно царь поклонялся своему любимому богу: «По приказу царя. Все, кто в округах страны инициирует мистерии Диониса, должны явиться по реке в Александрию, те, кто живет не дальше Навкратиса, в течение 10 дней после объявления этого указа, а те, кто живет за Навкратисом, в течение 20 дней, зарегистрироваться у Аристобула в бюро записей (каталогионе) в течение 3 дней после прибытия и немедленно заявить, кто посвящал их в ритуалы в течение трех поколений, и каждый должен представить запечатанную священную Речь (Логос), написав на своем экземпляре собственное имя».
Есть некоторая неясность в интерпретации этого документа. Слова τελοῦντας τῷ Διονύσῳ могут означать (как понимает их Вилькен), «тот, кто совершает мистические ритуалы в честь Диониса» или (как понимает их Шубарт) «тот, кто инициирует в мистические ритуалы Диониса». Последний перевод кажется мне более вероятным, поскольку обычные члены фиаса
[458] едва ли должны были доказывать, что участвовали в обрядах в течение трех поколений, или представлять священную речь, которую должен был произносить жрец во время совершения обряда. Также неясно, с какой целью телоунтов вызвали в Александрию, для синода ли, как считает Шубарт, или просто с целью регистрации, как полагает Вилькен, чтобы правительство могло контролировать проведение мистерий в каждом округе. Так или иначе, документ, по всей видимости, свидетельствует об особом интересе царя к культу Диониса.
9 октября (30 месори) 209 года до н.э.— эта дата зафиксирована на Розеттском камне — Арсиноя совершила то, ради чего ее сделали царицей,— родила сына. Скорее всего, через несколько недель он был объявлен соправителем царя, своего отца
[459]. Жизнь Арсинои, заточенной во дворце Птолемея Филопатора, состояла из одних унижений и мук. Быть может, ей был присущ высокий дух, как и другим македонским царевнам, оставившим след в истории, но враждебные силы, которые окружали ее со всех сторон и не давали ей свободы, были слишком влиятельны для одинокой девушки. У нас есть возможность взглянуть на нее в истинном свете. Великий Эратосфен, оставшийся в Александрии, дожил до той поры, когда с печалью в сердце увидел итог своих усилий по воспитанию сына Птолемея Эвергета. Когда ПтолемейIV умер, старик написал произведение под названием «Арсиноя» в память о юной царице. Там он рассказал, как однажды был с нею в тот момент, когда она со своей свитой шла по какой-то части дворца или около него. Им встретился человек, несший зеленые ветви, как бы для торжества. Царица удивилась, какой праздник мог отмечаться в тот день,— ведь эти вещи, очевидно, Птолемей и его единомышленники устраивали без ее ведома,— и спросила у человека. Тот ответил, что это Праздник Кувшинов (λαγυνοφορία) и что в конце его все, и народ, и придворные, славно напились на уличной пирушке. Тогда, пишет Эратосфен, Арсиноя «обратила к нам глаза» (ἐμβλέψασα πρὸς ἡμᾶς) и разразилась горькими сетованиями о том, какой позор пал на дом ее отца и как унижено царское достоинство
[460]. На этот единый миг Арсиноя Филопатор вырывается в яркий свет из дворцовой тьмы, чтобы затем снова скрыться во мраке.
В самом Египте правление ПтолемеяIV после его победоносного возвращения из Палестины не обошлось без зловещих волнений. После битвы при Рафии стало гораздо труднее регулировать туземный вопрос. Для египетского народного самосознания было важно, что двадцать тысяч египтян встретились и сразились с македонскими войсками или, по крайней мере, войсками, обученными и вооруженными по македонскому образцу. Естественно, в отдельных районах страны возникла безумная надежда, что и в самом Египте его древний народ сможет успешно противостоять господствующим грекам и македонцам, сумеет сделать с ними то же, что их предки сделали с гиксосами. Гиксосы правили Египтом в течение четырехсот лет, но в конце концов местные фараоны сумели восстановить свою власть в стране. Почему же это не должно повториться опять? Чужеземный царь по-прежнему придерживался курса своих предшественников и старался расположить египтян к себе за счет того, что строил, восстанавливал или отделывал египетские храмы. При Птолемее Филопаторе продолжались работы над великим храмом Хора в Эдфу. «В Луксоре его картуш встречается на различных зданиях, то есть, если он и не возвел эти сооружения, он, во всяком случае, их отделал и хотел, чтобы его имя было с ними связано. На другой стороне реки, в Дейр-эль-Медине, он заложил прекрасный небольшой храм, который закончили его преемники. Кроме того, в Асуане он попытался завершить (кажется, так и не сумев) маленький храм, строительство которого было начато его отцом» (M.).
Но теперь стало слишком много египтян, которых строительство храмов по царскому приказу уже не могло убедить в том, что македонский царь не хуже египетского фараона. Армия едва успела вернуться в Египет после сражения при Рафии, как тут же начались восстания. Историю этой борьбы рассказывает Полибий в своем важном, но утерянном труде. Однако из того, что он пишет в сохранившемся фрагменте, мы видим, что это было затяжное и запутанное дело. Стремление египтян к независимости не привело к судьбоносным событиям, таким как решающие сражения между большими армиями, морские битвы или осады, как в обычной войне. Их борьба представляла собой череду мелких стычек между отрядами повстанцев и правительственных сил, можно сказать, партизанскую войну, разгоравшуюся в той или иной местности и порождавшую, согласно Полибию, небывалый ужас, ярость и предательство
[461]. Египтяне, обычно мягкий и терпеливый народ, в возбуждении способны на чудовищную жестокость
[462]. Как справедливо указывает Магаффи, тот факт, что строительство храма Эдфу продолжалось до шестнадцатого года правления царя (207–206 до н.э.) (как сказано в иероглифической надписи), доказывает, что местные беспорядки не перерезали сообщение между двором и Верхним Египтом, во всяком случае до того года. Вероятно, Магаффи прав в том, что районы, которые восстания охватили в первую очередь, находились в Нижнем Египте — в старину заросли тростников в Дельте давали приют египетским вождям, восставшим против персов,— и что беспорядки затронули Верхний Египет (вынудив приостановить строительные работы в Эдфу) лишь в последние годы царствования ПтолемеяIV. Однако Магаффи ошибся, отнеся ко времени ПтолемеяIV победу над мятежниками, которую одержал Поликрат из Аргоса. Она была одержана в правление следующего царя. Мы не знаем, были ли повстанцы в Нижнем Египте взяты в кольцо, прежде чем восстание разразилось в Верхнем Египте, или они еще оставались на свободе. На стене храма в Эдфу все еще можно прочитать иероглифическую надпись: «Так был построен храм, закончено внутреннее святилище для золотого Хора, прежде 10-го года, 7 эпифи, во времена царя Птолемея Филопатора. Стена в нем украшена прекрасной надписью с великим именем его величества и изображениями богов и богинь Эдфу, и его великие врата и двойные двери его просторного зала закончены до 16-го года его величества. Затем разразилось восстание, и так случилось, что банды мятежников прятались во внутренних помещениях храма…»
