Зимой 193/92 года до н.э. в Рафии, где тогда проходила граница селевкидского государства, состоялось бракосочетание Птолемея Епифана (в возрасте шестнадцати лет) и одной из дочерей Антиоха. Царевну звали Клеопатрой. Обычным именем цариц и царевен из династии Селевка было Лаодика, но его уже носила старшая дочь Антиоха, которая была замужем за братом — наследником селевкидского царства. Ввиду той знаменитой связи между именем Клеопатры и Египтом, которую позднее установит история, вопрос, откуда получила его дочь АнтиохаIII, впервые принесшая его в династию Птолемеев, довольно интересен. Клеопатра (что значит «имеющая прославленного отца»)— прекрасное греческое имя, которое носили несколько героинь эллинской мифологии. До сих пор оно не встречалось в державе Селевкидов. Но в греческом мире столетием раньше была знаменитая Клеопатра, сестра Александра Великого, чьей руки добивался не один македонский полководец, желавший получить наследие Александра,— возможно, что в какой-то момент даже сам Птолемей Сотер. По всей вероятности, именно связь имени с родом великого Александра привела македонского царя, который унаследовал большую часть азиатской империи Александра, к мысли наречь им одну из своих дочерей.
Хотя по языку, образованию и манерам Клеопатра конечно же была македонкой и гречанкой, в ее жилах текла не только македонская кровь. Ее мать была дочерью царя Митридата Понтийского, то есть происходила из одной из знатных персидских династий, бывших великими владыками в Малой Азии при прежней персидской империи, подобно норманнским баронам в Англии, и создавших в дни смуты после смерти Александра собственные царства в этом регионе. Следовательно, Клеопатра от матери имела большую долю персидской крови, а со стороны отца ее прапрапрабабушкой была персидская царевна Апама. В династии Птолемея до сих пор текла чисто македонская кровь, но начиная со следующего поколения в ней появилась примесь персидской крови, которая уменьшалась не так быстро, как обычно, из-за браков между сестрами и братьями.
В скрепленном браком договоре между Антиохом и Птолемеем по большей части, очевидно, речь шла о приданом, которое Клеопатра должна была принести Египту. У нас уже нет возможности узнать условия этого соглашения. В следующем поколении оно привело к возникновению разногласий между двумя династиями, и если его считали спорным люди, у которых были все необходимые документы, то современным ученым, в распоряжении которых нет источников по данной теме, бессмысленно строить догадки в полной темноте. Мы можем довольно уверенно сказать, что Келесирия каким-то образом фигурировала в договоре, так как в сочинении Полибия содержится подтверждение того, что утверждал александрийский двор в следующем поколении: Антиох якобы согласился уступить Келесирию в качестве доли приданого
[536]. АнтиохIV отрицал какое-либо соглашение подобного рода, и действительно, было бы совсем невероятно, если бы АнтиохIII после всех своих мытарств, заполучив территорию, которой его предки домогались целое столетие, шесть лет спустя согласился отдать ее назад! Кроме того, достоверно известно, что Птолемей после бракосочетания никогда не осуществлял никакой власти в Келесирии; и Селевкиды правили там без помех. Однако александрийский двор должен был иметь какие-то причины для этого голословного заявления. Вполне могло быть так, что Антиох согласился отписать дочери, когда она станет египетской царицей, доходы, получаемые его правительством с Келесирии или с отдельных ее районов, и нечто подобное может лежать в основе утверждения Иосифа Флавия, что доходы с Келесирии «делились между двумя властелинами». Однако неясно, кого Иосиф подразумевал под «двумя властелинами»: Птолемея и Антиоха или Птолемея и Клеопатру, и весь этот отрывок из труда Иосифа (Arch. XII, §160 и дальше) так перемешан с немыслимыми выдумками, что его фразе о доходах провинции не стоит придавать большое значение.
Об истории Египта в оставшиеся годы правления Птолемея Епифана мало что известно. Главный вопрос внешней политики, который стоял перед александрийским двором в годы после бракосочетания, состоял в том, какую позицию следовало ему занять в борьбе между Антиохом и Римом. Видимо, Аристомен, который оставался главным советником молодого царя даже после того, как перестал быть регентом, желал привлечь Птолемея на сторону Селевкидов. Разве не в интересах великих македонских династий вместе встать против новой силы с Запада, которая стремится вторгнуться в мир, где они господствовали совместно в течение более ста лет? Казалось, было что-то недостойное в преемнике великих царей Египта, который раболепствовал перед иностранной республикой — и даже не греческой. С другой стороны, при александрийском дворе были влиятельные люди, так глубоко убежденные в том, что Рим вскоре станет сильнейшей державой мира, что выступали за дружбу с ним любой ценой. Кроме того, если бы Рим разгромил Антиоха, разве у Птолемея не появился бы шанс вернуть Келесирию? Поступок молодого Птолемея, который так быстро после заключения союза с Антиохом использовал свое влияние против тестя, когда тот вел главную борьбу своей жизни, можно расценивать как предательство. Но своя рубашка ближе к телу. Можно представить себе, какие споры вызывал этот важнейший и актуальнейший вопрос в Александрии.
Аристомен начал надоедать Птолемею, уже достигшему совершеннолетия. Когда царь был ребенком, положение регента позволяло Аристомену управлять его поступками и держать на верном пути, и, может быть, старик недостаточно быстро изменил свое поведение, когда мальчик превратился в довольно жесткого и властного молодого мужчину. Нам известна история о том, как однажды царь заснул в своем кресле во время аудиенции с иностранными послами, и Аристомен позволил себе тронуть его за руку. Враги старого советника не упустили шанса. Они нашептали на ухо царю, что Аристомен принародно совершил ужасный акт неуважения к царской персоне. Возможно, Птолемей выслушал их с благосклонностью, потому что сам чувствовал: пора избавиться от неустанного надсмотрщика. Царь приказал Аристомену выпить напиток из болиголова.
Место Аристомена занял его соперник Поликрат из Аргоса, который гордился принадлежностью к старинному роду, происходившему из одного из самых древних греческих городов. Так как именно Поликрат обучал туземных новобранцев, участвовавших в сражении при Рафии за двадцать шесть лет до того, он сам уже должен был состариться. Еще малолетним царь завоевал большое уважение в бытность свою правителем Кипра тем, что преданно и эффективно правил островом
[537]. Но в преклонном возрасте, как пишет Полибий, он стал богат, хвастлив, потакал своим прихотям и плотским удовольствиям. Пока Поликрат был министром, Птолемей мог не опасаться, что ему будут докучать моралистическими проповедями; Поликрат был весь сплошная лесть и елей. Его внешняя политика, противоположная политике Аристомена, отличалась чрезвычайным подобострастием перед Римом и враждебностью к державе Селевкидов. Весной 191 года до н.э., когда Антиох вторгся в Грецию, в Рим было отправлено посольство с хлебом и деньгами, но римляне отказались его принять. Они не желали быть чем-либо обязанными Птолемею, когда после войны будет заключаться мир. В следующем году (190 до н.э.), когда римляне выгнали Антиоха из Греции, Птолемей снова отправил к ним посольство, убеждая их нанести удар по Антиоху в Азии и предоставляя ресурсы Египта в их распоряжение. И снова Рим отклонил предложение. Когда в битве при Магнесии (190 до н.э.) римляне наконец сокрушили Антиоха, они отняли у Селевкидов все их малоазийские территории севернее Пергама, но ничего не дали Египту — даже Келесирию. Раболепство Поликрата принесло Птолемею позор и минимум выгоды.
