–Говорила я вам, не беспокоить нану-джана в библиотеке! Стоит мне отвернуться – и вы творите, что вам вздумается. И что же вы требовали?
–Ничего,– буркнул в ответ Хассан.
–Ничего,– ласково повторил за ним Аббас.
Зайнаб посмотрела на отца с нежностью и подумала о тех временах, когда сама она висела у него на руке и выдвигала собственные приставучие требования, частенько пользуясь его снисходительностью, чтобы обойти материнские запреты. Он сидел на ковре перед своим серебряным тхали, и осанка у него была такая же прямая, как в ее детстве. Но заострившиеся скулы и маленькие квадратные дырочки, как будто проеденные молью в его безукоризненно накрахмаленной курте, вдруг наполнили сердце Зайнаб щемящей нежностью. Десять лет прошло с тех пор, как умерла ее мама – ее собственные дети знали бабушку лишь по фотокарточкам и рассказам,– и эти десять лет вдовства состарили отца на двадцать лет.
–Так что же они от тебя хотели, абба-джан?– спросила Зайнаб с улыбкой.
–Сказку про привидение,– ответил наваб-сахиб.– Совсем как ты когда-то.
–Но я никогда не требовала сказок про призрака за ланчем,– ответила Зайнаб. А детям она сказала:– Никаких страшилок. Аббас, прекрати играть с едой. Если будешь паинькой, то, может быть, я расскажу тебе сказку перед сном.
–Нет, сейчас! Сейчас!– сказал Хассан.
–Хассан!– осадила его мать.
–Сейчас! Сейчас!– закричал Хассан и разревелся.
Наваба-сахиба крайне огорчило вопиющее неуважение внуков по отношению к матери, и он велел им перестать разговаривать с ней в подобном тоне. Хорошие дети, мол, так себя не ведут.
–Надеюсь, хоть отца они слушаются?– спросил он с мягким упреком.
И к своему ужасу, увидел, как по дочкиной щеке скатилась слеза. Он обнял ее за плечи и сказал:
–Все ли у тебя хорошо? Все ли хорошо дома?
Он сказал это машинально и сразу же понял, что следовало, наверное, подождать, хотя бы пока внуки съедят ланч и они с дочерью останутся наедине. Он слышал краем уха, что в семейной жизни у дочери не все ладится.
–Да, абба-джан. Просто, кажется, я немного устала.
Они сидели рядом, и он обнимал ее за плечи, пока она не перестала плакать. Вид у детей был сконфуженный. Впрочем, им приготовили их любимые кушанья, так что они очень быстро забыли о слезах матери. Она и сама, разумеется, отвлеклась, чтобы покормить их, особенно младшего, которому не под силу было разорвать нан
[227]. Даже наваб-сахиб, глядя на всех троих, испытал небольшой прилив трогательного счастья. Зайнаб была хрупкой, как и ее мать, и многие жесты нежности и то, как она убеждала детей, напомнило ему, как его жена уговаривала Фироза и Имтиаза поесть.
И тут, будто в ответ на его воспоминания, в комнату вошел Фироз. Зайнаб и дети встретили его с восторгом.
–Фироз-маму! Фироз-маму!– загалдели детишки.– Почему ты не ел ланч вместе с нами?
Вид у Фироза был нетерпеливый и озабоченный. Он положил ладонь на голову Хассана.
–Абба-джан, твой мунши приехал из Байтара. Он хочет поговорить с тобой,– сказал он.
–Ох,– вздохнул наваб-сахиб, его совсем не обрадовало, что придется уделить другим делам то время, что он предпочел бы провести, беседуя с дочерью.
–Он хочет, чтобы ты сегодня поехал в поместье. Там не то кризис, не то что-то назревает.
–Что еще за кризис?– спросил наваб-сахиб. Ему не нравилась мысль о предстоящей трехчасовой поездке на джипе под палящим апрельским солнцем.
–Лучше сам поговори с ним,– сказал Фироз.– Ты же знаешь, как я отношусь к твоему мунши. Если ты считаешь, что мне нужно ехать с тобой в Байтар или поехать вместо тебя, тогда ладно. У меня нет дел после полудня. Ах да, есть одно – я назначил встречу с клиентом, но дело у него не срочное, так что можно и отложить.
Наваб-сахиб со вздохом встал и вымыл руки.
Выйдя в приемную, где его дожидался мунши, он раздраженно спросил его, в чем дело. Выяснилось, что проблемы две и назрели они одновременно. Главной были многолетние трудности со сбором арендной платы с крестьян. Наваб-сахиб не признавал силовые методы, к которым его мунши был, напротив, весьма склонен, используя местных дуболомов для борьбы с неплательщиками. В результате сборы уменьшились, и мунши считал, что личный приезд наваба-сахиба и его приватное общение с парой-тройкой местных политиков значительно помогли бы делу. Обычно хитрый мунши неохотно допускал хозяина к управлению его же собственным поместьем, но тут случай был исключительный. Он даже привез с собой тамошнего мелкого землевладельца, чтобы тот подтвердил, что дела неважные и требуют присутствия наваба-сахиба немедленно, не только ради себя самого, но и потому, что это поможет другим землевладельцам.
После короткой дискуссии (вторая проблема касалась неприятностей не то в медресе
[228], не то в местной школе) наваб-сахиб сказал:
–У меня сегодня есть дела пополудни. Но я поговорю с моим сыном. Пожалуйста, подождите здесь.
Фироз сказал, что в общем он считает, что отцу следует поехать, хотя бы для того, чтобы увериться, что мунши не грабит его тайком. Он тоже поедет и посмотрит счета. Возможно, придется провести в Байтаре ночь-другую, и ему не хочется отпускать отца одного. Что касается Зайнаб, которую навабу-сахибу так не хотелось оставлять «одну-одинешеньку в доме», как он выразился, то она спокойно отнеслась к его отъезду, хоть ей и жаль было с ним расстаться.
–Ведь ты вернешься завтра или послезавтра, абба-джан, а я пробуду тут еще неделю. Да и вообще, завтра ведь возвращается Имтиаз? Пожалуйста, не волнуйся за меня, я прожила в этом доме большую часть своей жизни,– улыбнулась она.– То, что я теперь замужняя женщина, не означает, что я утратила способность позаботиться о себе. Посижу-посплетничаю в зенане и даже выполню свой долг – расскажу детям сказку про привидение.
И хотя какие-то смутные предчувствия терзали его – о чем именно, он не смог бы сказать,– наваб-сахиб внял явно разумному совету сына, нежно попрощался с дочерью, воздержавшись от того, чтобы поцеловать внуков, только потому, что они уже легли поспать, и через час уже был в пути из Брахмпура в поместье Байтар.
5.12
Настал вечер. Байтар-Хаус выглядел пустынно и одиноко. Половина его и так была безлюдна, и с наступлением сумерек слуги больше не сновали по дому, зажигая свечи или лампы или включая электричество. В этот вечер даже комнаты наваба-сахиба и его сыновей, а также гостевая не освещались, и со стороны дороги казалось, что в доме вообще больше никто не живет. Жизнь теплилась только в зенане: дела, разговоры, суета, движение – все происходило только там, но окна зенаны выходили во двор. Еще не совсем стемнело. Дети уже уснули. Оказалось не так трудно, как думала Зайнаб, отвлечь их от того факта, что дед уехал и не расскажет им обещанную сказку про привидение. Оба мальчика устали от вчерашней долгой поездки в Брахмпур, хотя накануне вечером они все же настояли, чтобы не спать до десяти.
