Зайнаб с удовольствием посидела бы за книгой, но решила провести вечер с тетушкой и двоюродными бабушками. Эти женщины, которых она знала с детства, провели в пурде всю свою жизнь, начиная с пятнадцати лет – сперва в отцовском доме, а потом в домах мужей. Зайнаб тоже так жила, хотя она считала, что благодаря образованию ее представление об окружающем мире все-таки шире, чем у них. Замкнутое пространство зенаны, женский мирок, который чуть не свел Абиду с ума,– узкий круг общения, религиозность, держащая в узде свободомыслие и в зародыше удушающая любое отступление от веры,– эти женщины видели совершенно в ином свете. Их мир не заботили грандиозные государственные дела, лишь дела сугубо человеческие. Кушанья, фестивали, семейные узы, предметы обихода и красоты – все это, может, к добру, но иногда и к худу, формировало, пусть и не полностью, основу их интересов. Это не значит, что они знать не знали о внешнем мире. Дело было, скорее, в том, что, в отличие от путешественника, воспринимающего мир непосредственно, они видели этот мир сквозь мощные фильтры интересов семьи и друзей. Обрывки информации, получаемые ими, или те, что они сами выдавали, были более косвенными, требовали более тонкой интерпретации. Для Зайнаб, которая считала элегантность, утонченность, этикет и семейную культуру качествами, достойными самой высокой оценки, мир зенаны был цельным миром, пусть и замкнутым. Она не считала, что из-за того, что ее тетушки со времен молодости не видели никаких других мужчин, кроме членов семьи, и мало где бывали, кроме своих комнат, им в результате не хватает проницательности в суждениях о мире или о человеческой природе. Она любила их, она наслаждалась разговорами с ними и знала, какое удовольствие получают они от ее редких визитов. Но ей не хотелось сидеть и судачить с ними именно в этот приезд, потому что они обязательно коснутся больных для нее тем. Любое упоминание о муже опять заставит ее вспомнить о его неверности, о которой она узнала совсем недавно и которая причиняла ей невыносимые страдания. Придется притворяться, что все у нее хорошо, и даже позволить добродушные подшучивания насчет некоторых интимных подробностей семейной жизни.
Они успели пообщаться всего несколько минут, когда в комнату влетели две перепуганные девушки-служанки и, даже не поприветствовав хозяек, задыхаясь, сообщили:
–Полиция! Полиция пришла!
Обе ударились в рыдания, и речь их стала совершенно бессвязной, так что больше никакого толку от них добиться не удалось.
Зайнаб смогла отчасти привести в чувство одну из них и спросила, что полиция делает.
–Они пришли захватить дом,– сказала девчонка и снова разрыдалась.
Все с ужасом посмотрели на несчастную девушку, вытиравшую слезы рукавом.
–Хай, хай!– запричитала тетушка в отчаянии и заплакала тоже.– Что же нам делать? В доме ведь никого нет.
Зайнаб, хоть и была шокирована происходящим, подумала о том, что сделала бы ее мать, если бы в доме не оказалось никого – то есть ни одного мужчины.
Частично оправившись от потрясения, она забросала служанок вопросами:
–Где они находятся – полиция то есть? Вошли ли они в дом? Что делают слуги? И где Муртаза Али? Почему они хотят захватить дом? Мунни, сядь и прекрати реветь. Я не понимаю ни слова из того, что ты бормочешь.– Она поочередно трясла и успокаивала девушку.
Все, что ей удалось из нее вытянуть: молодой личный секретарь отца Муртаза Али стоял сейчас на дальнем конце лужайки перед Байтар-Хаусом и отчаянно пытался убедить полицейских не следовать полученным приказам. Особенно девушку ужасало то, что группу полицейских возглавлял офицер-сикх.
–Мунни, послушай,– сказала Зайнаб,– я хочу поговорить с Муртазой.
–Но…
–Иди и скажи Гуляму Русулу или кому-нибудь из слуг-мужчин – пусть передаст Муртазе Али, что я хочу поговорить с ним немедленно.
Тетушки в ужасе уставились на нее.
–Да! И еще вот что: передай эту записку Гуляму Русулу, пусть вручит ее инспектору, или кто там у них главный. Убедись, что он ее получил.
Зайнаб по-английски написала короткую записку, в которой говорилось:
Уважаемый инспектор-сахиб,
моего отца, наваба Байтара, в данное время нет дома, и поскольку ни одно законное действие не может быть предпринято без его предварительного уведомления, я должна просить Вас не продолжать. Я хочу незамедлительно поговорить с личным секретарем моего отца Муртазой Али и прошу Вас предоставить мне эту возможность. Также я прошу Вас учесть, что сейчас время вечерней молитвы и любое вторжение в наш родовой дом, когда его обитатели молятся, будет глубоко оскорбительно для всех людей доброй воли.
С почтением,
Зайнаб Хан
Мунни взяла записку и вышла из комнаты, все еще всхлипывая, но уже преодолев панику. Зайнаб старалась не смотреть теткам в глаза и велела другой девушке, которая тоже немного успокоилась, убедиться, что переполох не разбудил Хассана и Аббаса.
5.13
Прочитав записку, заместитель начальника полиции, который командовал подразделением, пришедшим занять Байтар-Хаус, побагровел, передернул плечами, перемолвился парой слов с личным секретарем наваба-сахиба и, бросив быстрый взгляд на свои наручные часы, сказал:
–Так и быть, даю полчаса.
Его долг был ясен, и уклониться от него было невозможно, но он верил в твердость, а не в жестокость, посему допустил получасовую отсрочку исполнения.
Зайнаб велела девушкам-служанкам открыть дверь, ведущую из зенаны в мардану
[229], и растянуть простыню в дверном проеме. Затем, невзирая на недоверчивые «тоба!»
[230] и прочие восклицания теток, она приказала Мунни передать слуге, чтобы попросил Муртазу Али прийти и встать по ту сторону завесы. Юноша, пунцовый от стыда, встал вблизи дверного проема, к которому и в мыслях не приблизился бы никогда в жизни.
–Муртаза-сахиб, я должна просить у вас прощения за ваш стыд и за мой собственный,– сказала Зайнаб на элегантном и простом урду.– Я знаю, что вы человек скромный, и понимаю ваши колебания. Пожалуйста, простите меня. Я тоже чувствую, что меня вынудили. Вынудили чрезвычайные обстоятельства, и мы знаем, что все не будет воспринято превратно.
Неосознанно она использовала «мы» вместо «я». Оба варианта были допустимы в разговорной речи, но поскольку множественное число инвариантно по отношению к полу, оно несколько разрядило напряжение, возникшее на географической линии, лежащей между зенаной и марданой, нарушение которой так потрясло ее тетушек. К тому же множественное число несло в себе скрытую функцию приказа, и это помогло задать тон, предоставив возможность обменяться не только смущением – что было неизбежно,– но и информацией.
