Исхак Хан выключил радио и минуту-другую сидел неподвижно, глубоко погрузившись даже не в раздумья – в транс.
Через некоторое время все встали и направились в столовую. Друзья Исхака Хана, как и его зять, были штатными музыкантами радиостанции, работали от звонка до звонка и получали стабильную заработную плату. Исхак Хан же играл в эфире лишь от случая к случаю и относился к категории «приглашенных артистов».
Маленькая столовая была битком набита музыкантами, сценаристами, администраторами и официантами. В сторонке, привалившись к стене, стояли два прислужника. В общем, было людно, шумно и уютно. Все знали, что в столовой подают вкусный крепкий чай и восхитительные самосы. На щите напротив входа помещалось объявление, крупными буквами сообщавшее посетителям, что кредита здесь никому не открывают и без денег еду не дают. Но поскольку с наличными у музыкантов было туго, это правило регулярно нарушалось.
Люди толпились за всеми столиками, кроме одного. Устад Маджид Хан попивал чай в одиночестве, сидя во главе стола у дальней стены. Видимо, из почтения к его таланту – устад был практически небожителем, даже артисты категории «А» заглядывали ему в рот,– никто не осмеливался к нему подсесть. Несмотря на царившую в столовой дружескую атмосферу и демократичные порядки, определенные условности здесь все же соблюдались. Артисты категории «Б», к примеру, обычно не подсаживались к артистам более высоких категорий – «Б+» или «А» (если, конечно, не приходились им учениками),– а если и заговаривали с ними, то вежливо и почтительно.
Исхак Хан огляделся и, увидев пять свободных стульев вдоль стола устада Маджида Хана, направился к ним. Два его друга, помешкав, неуверенно зашагали следом.
Пока они шли, рядом освободился один из столиков: видимо, музыкантам пора было выходить в эфир. Однако Исхак Хан сознательно не обратил на это внимания и подошел прямо к столу устада Маджида Хана.
–Вы позволите?– вежливо спросил он.
Поскольку великий музыкант явно пребывал сейчас в ином мире, Исхак с друзьями молча заняли места на противоположном конце длинного стола. С двух сторон от Маджида Хана осталось по свободному стулу. Маэстро словно и не заметил, что к нему подсели, и продолжал прихлебывать чай, обхватив чашку ладонями, хотя было тепло.
Исхак сел напротив Маджида Хана и взглянул на его благородное надменное лицо, не столько отмеченное печатью возраста, сколько смягченное неким мимолетным воспоминанием или мыслью.
Исхака так потрясла его рага «Тоди», что захотелось немедленно выразить музыканту свое почтение. Устад Маджид Хан был невысокого роста, однако, когда он сидел на сцене в своем длинном черном ачкане (туго застегнутом под самое горло – как только дыхание не спирало?) или даже просто пил чай в столовой, всем своим неприступным видом он демонстрировал превосходство над окружающими и казался намного выше ростом, чем был в действительности. Подойти к нему никто не смел.
«Вот бы он первым со мной заговорил,– подумал Исхак,– тогда я рассказал бы ему о чувствах, которые пробуждает во мне его пение. Он же нас видит! И он когда-то знал моего отца!»
Молодому Исхаку многое не нравилось в старшем коллеге, но то были сущие мелочи в сравнении с музыкой, которую они с друзьями только что прослушали.
Все заказали чай. Обслуживали в столовой, пусть и государственной, очень быстро. Три друга вернулись к разговору. Устад Маджид Хан молча и задумчиво потягивал чай из чашки.
Несмотря на саркастичность, Исхак нравился людям, и его всегда окружали друзья. Он был отзывчив и с охотой взваливал на свои плечи чужие дела и заботы. После смерти отца они с сестрой воспитывали трех младших братьев. Вот почему он так упорно добивался перевода зятя из Лакхнау в Брахмпур.
Один из друзей Исхака, таблаист, предложил его зятю поменяться местами с сарангистом Рафиком, который хотел перебраться в Лакхнау.
–Только ведь Рафик – артист категории «Б+». А твой зять?– спросил Исхака второй друг.
–Категории «Б».
–Директор радиостанции вряд ли променяет «Б+» на «Б». Но попытка не пытка.
Исхак взял свою чашку, чуть поморщился и глотнул чаю.
–Хотя он мог бы повысить категорию,– продолжал приятель.– Согласен, система дурацкая – как можно оценить артиста из Дели по записи одного-единственного выступления! Но ничего не попишешь, другой у нас нет.
–Ладно тебе,– сказал Исхак, вспомнив, что отец в последние годы жизни успел перейти в категорию «А»,– система не такая уж и дурацкая. Зато оценивают беспристрастно. И таким образом можно гарантировать компетентность сотрудников.
–Компетентность!– вдруг возгласил устад Маджид Хан. Три друга потрясенно уставились на него. Слово было произнесено с невероятным презрением и, казалось, шло из самых глубин души.– Но ведь компетентность – это ничтожно мало! Одна компетентность ничего не стоит.
Исхак в полном замешательстве взглянул на устада Маджида Хана, однако память об отце придала ему смелости, и он заговорил:
–Хан-сахиб, такому профессионалу, как вы, про компетентность можно не думать! А вот нам, простым смертным…– Он не закончил.
Устад Маджид Хан, раздосадованный даже столь почтительным возражением, поджал губы и умолк, как будто собираясь с мыслями. Через некоторое время он заговорил:
–У вас вообще не должно быть никаких проблем,– сказал он.– Саранги-валле особые навыки не требуются. От вас никто не ждет мастерства или особого стиля… В каком стиле играет солист, в таком и вы. По музыкальным понятиям ваша задача – отвлекать слушателя.– Он равнодушно продолжал:– Если хотите, я замолвлю о вас словечко директору. Он знает, что я беспристрастен, ведь саранги-валла мне не нужен. Рафик или муж вашей сестры – какая разница, кто работает здесь, а кто в Брахмпуре?
Исхак побелел. Забыв, кто он, где и с кем разговаривает, он посмотрел Маджиду Хану прямо в глаза и разгневанным, резким голосом отчеканил:
–Меня совершенно не задевает, когда великий маэстро называет меня саранги-валлой, а не сарангией. Я глубоко польщен, что маэстро вообще удостоил меня своим вниманием. Однако эта тема знакома Хану-сахибу не понаслышке. Быть может, он поподробнее расскажет нам о бесполезности сего инструмента?
Все знали, что устад Маджид Хан принадлежит к семье потомственных исполнителей на саранги. В молодости он не только стремился стать знаменитым певцом, но преследовал и еще одну цель: во что бы то ни стало отойти от презренной традиции игры на саранги – инструменте, исторически связанном с проститутками и куртизанками. Он хотел, чтобы его и его детей относили к высшей касте музыкантов, так называемым «калавантам».
Однако позорное пятно саранги оказалось чересчур стойким, и калаванты не пожелали родниться с семьей Маджида Хана. Это было одно из самых жгучих разочарований его жизни. Еще одним разочарованием стало то, что никто не понесет дальше его музыку, ибо он так и не нашел ученика, достойного продолжать его искусство. Родному сыну в детстве медведь на ухо наступил, а дочь… Музыкальный слух у нее был, но меньше всего ему хотелось, чтобы дочка обрела собственный голос и стала профессиональной певицей.
