Махеш Капур проявлял чудеса терпения с теми, кто пришел к нему на аудиенцию: слюдьми, пытающимися любой ценой пробиться в партию, подхалимами и лизоблюдами, политиками всех мастей и степеней честности, советчиками, сплетниками, агентами, ассистентами, лоббистами, депутатами Заксобрания, их коллегами и помощниками, местными коммерсантами в одних дхоти (пусть и роскошных, стоимостью в десятки тысяч рупий), надеявшимися получить контракт или сведения или же просто возможность потом говорить всем, что их принимал сам министр по налогам и сборам; схорошими людьми, счастливыми людьми, несчастными людьми (последних было значительно больше), а еще с теми, кто был проездом в городе и заглянул выразить свое уважение, с зеваками, которые глядели на него разинув рот и не понимали ровным счетом ничего из того, что он говорил, с людьми, задумавшими сманить его на правую сторону, и с людьми, желавшими затолкать его поглубже влево, с членами Конгресса, социалистами, коммунистами, активистами индуистских реформаторских движений, с бывшими членами Мусульманской лиги, желавшими попасть в Конгресс, с сердитыми депутатами из Рудхии, возмущенными произволом местных чиновников. Как писал один губернатор о происходивших на его глазах выборах в окружные администрации конца тридцатых годов: «…и не было предела людской мелочности, крохоборству, ничто не казалось им слишком незначительным, местечковым и очевидно безосновательным». Местные лидеры из кожи вон лезли, пытаясь обратиться к крупным политикам через головы своих региональных чиновников.
Махеш Капур слушал, объяснял, примирял, объединял одни дела и распутывал другие, строчил записки, отдавал распоряжения, говорил громко, говорил тихо, изучал копии новых списков избирателей, пересмотренных в преддверии грядущих всеобщих выборов, злобно и резко осаживал одних, сухо улыбался другим, зевал с третьими, однажды встал – когда вошел прославленный адвокат – и попросил подать тому чай в более дорогой и изящной посуде.
В девять часов он объяснял свое понимание того, как именно будет приведен в исполнение «Индийский кодекс», фермерам, которые волновались и негодовали, что отныне право на землю принадлежит не только их сыновьям, но и дочерям (а значит – и их мужьям)– согласно новым законам наследования при отсутствии завещания, разрабатываемым сейчас в Дели.
В десять часов Махеш Капур сказал своему давнему коллеге-адвокату:
–Что же, этот мерзавец думает, будто ему все сойдет с рук? Он пришел ко мне, совал деньги, просил, чтобы я сделал для него исключение после отмены системы заминдари – не трогал его земли! Честное слово, меня так и подмывало вызвать полицию. Арестовать его, и черт бы побрал его титул! Может, когда-то раджа и правил Мархом, но пора ему усвоить, что штатом Пурва-Прадеш правят другие люди. Ясное дело, он и ему подобные попытаются оспорить законопроект в суде. Думают, мы не готовы? Вот зачем я вас позвал, хочу проконсультироваться.
В одиннадцать часов он говорил:
–Лично для меня основная проблема заключается не в храме или мечети, тут надо ставить вопрос по-другому: как двум религиям мирно сосуществовать в Брахмпуре? Мауляви-сахиб, вы знаете мои взгляды на этот счет. Я прожил здесь всю жизнь. Конечно, между представителями двух конфессий существует недоверие, но мы должны его преодолеть! Вы ведь понимаете. Весь рядовой состав Конгресса против вступления в партию членов Мусульманской лиги. Что ж, это вполне ожидаемо. Но в Конгрессе давно существует традиция индусско-мусульманского сотрудничества, и, поверьте мне, они не зря туда стремятся! Что касается партийных списков, даю вам слово: мусульмане будут представлены у нас в достаточном количестве. Вы не пожалеете, что у нас нет для них зарезервированных мест или отдельных избирательных округов. Да, мусульмане-националисты, которые всю свою жизнь проработали в партии, получат преимущество, но, если мне доверят решать этот вопрос, места останутся и для других.
В полдень он говорил:
–Дамодарджи, какой у вас красивый перстень! Сколько стоит, говорите? Тысячу двести рупий? Нет-нет, я очень рад встрече, но вы же видите…– Он показал на ворох бумаг у себя на столе и на толпу просителей за окном.– Сегодня у меня куда меньше времени на дружескую болтовню, чем хотелось бы…
В час дня он говорил:
–Неужели обязательно было применять силу для разгона толпы? Вы вообще видели, как живут эти люди? Видели? И смеете мне говорить, что я должен грозить им новыми карательными мерами? Шли бы вы к министру внутренних дел, в его лице вы найдете более понимающего собеседника. Прошу прощения… Народ ждет…
В два часа он говорил:
–Да, пожалуй, я смогу вам посодействовать. Посмотрим. Велите мальчику прийти ко мне на следующей неделе. Разумеется, все будет зависеть от результатов экзаменов. Нет-нет, не благодарите – я еще ничего не сделал.
В три часа он тихо говорил:
–Слушайте, в распоряжении Агарвала примерно сотня депутатов Заксобрания, у меня – восемьдесят. Остальные свободны: где почуют победу, туда и пойдут. Но я не стану чинить препятствия Шармеджи. Вопрос лидерства может встать лишь в том случае, если Пандитджи пригласит его в Центральный кабинет в Дели. Впрочем, согласен, мне лучше оставаться на виду.
В четверть четвертого вошла госпожа Капур. Мягко отчитав личных помощников мужа, она уговорила его пообедать и хотя бы ненадолго прилечь. Она еще явно не справилась с аллергией на пыльцу нима и немного задыхалась. Махеш Капур удержался от резких замечаний в ее адрес и согласился отдохнуть. Люди начали неохотно и очень неторопливо покидать дом. Через некоторое время Прем-Нивас перестал быть политической ареной, клиникой и ярмарочной площадкой под одной крышей и вновь превратился в обыкновенный частный дом.
После еды Махеш Капур прилег вздремнуть, и его жена тоже наконец смогла пообедать.
6.14
После обеда Махеш Капур попросил жену прочесть ему вслух несколько страниц из «Протоколов заседаний Законодательного совета штата Пурва-Прадеш», где приводились стенограммы с первого чтения Закона об отмене системы заминдари в Верхней палате парламента. Поскольку через некоторое время проект, обросший поправками, попал бы туда вновь, Махешу Капуру хотелось еще раз прикинуть, с какими препятствиями он может столкнуться на втором чтении.
В последние годы самостоятельное изучение такого рода протоколов давалось ему непросто. Некоторые члены Законодательного собрания сознательно и с особой гордостью шпиговали свою речь таким количеством санскрита, что продраться через эти дебри было решительно невозможно. Впрочем, основная проблема состояла в другом: Махеш Капур не очень хорошо понимал письмо деванагари. В его детстве мальчики учили урду, то есть арабскую письменность. В тридцатых «Протоколы заседаний Законодательного совета Охраняемых провинций» печатались на трех языках – английском, урду и хинди,– в зависимости от языка, на котором говорил выступающий. Например, речи Махеша Капура и многих других членов Заксобрания печатали на урду. Разумеется, по-английски он читал без труда, а вот речи на хинди обычно пропускал, чтобы не мучиться. Теперь, в независимой Индии, протоколы печатали целиком на официальном языке штата – то есть на хинди. Выступать на заседаниях по-английски можно было только с разрешения спикера Верхней палаты, и случалось это крайне редко. Вот почему Махеш Капур просил жену зачитывать протоколы вслух. Она, как и многие девочки в ту пору, получала образование под влиянием индуистского реформаторского движения «Арья-самадж»; естественно, в первую очередь ее обучили письму древних санскритских текстов и современного хинди.
