Ман отложил перо и встал. Он знал, что Саида-бай платит за эти уроки, и чувствовал, что деньги Рашиду нужны. Он ничего не имел против него, наоборот, ему импонировали обстоятельность и серьезность учителя. Однако внутри все взбунтовалось против этой попытки вернуть его в детство. Рашид предлагал ему сделать первые шаги на бесконечном, невероятно сложном и тягостном пути; пройдут годы, прежде чем он сможет прочесть даже те газели, которые уже выучил наизусть! И десятилетия, чтобы научиться писать любовные письма. Однако Саида-бай сказала, что короткие получасовые занятия с Рашидом теперь обязательны: мол, эта «маленькая неприятность» раздразнит его аппетит и заставит острее предвкушать встречу с ней.
Как она жестока и непредсказуема, с горечью подумал Ман. То пригреет его, то выгонит вон – что хочет, то и творит! Не поймешь, чего от нее ждать… Как здесь сосредоточиться на учебе? Приходится торчать в этой стылой каморке на первом этаже дома возлюбленной и горбиться над партой, выводя в тетради шестьдесят «алифов», сорок «залей» идвадцать бесформенных «мимов», пока сверху, с балкона, то и дело летят волшебные звуки фисгармонии, саранги и отдельные строки тумри, от которых томится и ум, и сердце.
Даже в лучшие дни Ман не любил оставаться один, а теперь, когда вечером после урока Биббо или Исхак сообщали ему, что Саида-бай не желает никого видеть, он просто сходил с ума от тоски и одиночества. Если Фироза и Имтиаза не оказывалось дома, а вечер в кругу семьи сулил лишь напряженные, бессмысленные и постылые разговоры, Ман ехал к раджкумару Марха и его друзьям – заливать горе спиртным и спускать деньги в азартные игры.
–Послушайте, если вы не в настроении заниматься…– Голос Рашида был добрее, чем Ман ожидал, хотя на его лице с немного волчьими чертами читалась досада.
–Нет-нет, все хорошо. Давайте продолжим. Просто мне надо научиться самоконтролю.– Ман сел на место.
–Это точно,– сказал Рашид прежним строгим тоном. Самоконтроль, подумалось ему, нужен Ману куда больше, чем безупречные «мимы».
Так и хотелось спросить ученика: «Зачем ты загнал себя в угол? Как не стыдно пресмыкаться перед женщиной такой профессии?»
Вероятно, в последних двух словах это и так читалось: Ман вдруг решил излить Рашиду душу.
–Видите ли, в чем дело…– начал он.– У меня слабая воля, и стоит мне попасть в дурную компанию…– Ман умолк. «Что я несу?! Как Рашиду понять, что я имею в виду? А если он и поймет, какое ему дело?»
Однако Рашид все понял.
–В юности и я был не без греха,– заговорил он.– Сейчас я считаю себя праведным мусульманином, а тогда я только и делал, что лупил всех подряд,– такой образ жизни вел мой дед, а его очень уважали в нашей деревне, и я сдуру решил, что уважают его именно за крепкие кулаки. Нас было пять или шесть ребят, и мы вечно всех подначивали. Идет какой-нибудь мальчишка по улице, ничего плохого нам не делает, а мы подбежим и влепим ему затрещину… В одиночку я ничего подобного творить не посмел бы, а в компании мне все было нипочем. Благо, больше я такими глупостями не занимаюсь, ибо научился верить другому голосу, бывать наедине с собой, пытаться постичь и понять… и подчас оставаться непонятым.
Ману его слова показались напутствием ангела-хранителя – или, вернее, советом падшего ангела, которому удалось вернуться в рай. Он воочию увидел, как Рашид и раджкумар бьются за его душу: один искушает его и заманивает в ад, помахивая пятью игральными картами, а другой погоняет писчим пером прямиком на небо. Загубив очередной «мим», Ман спросил:
–А ваш дед еще жив?
–О да.– Рашид нахмурился.– Целыми днями сидит в тенечке, читает Коран да шпыняет деревенскую ребятню, когда те его донимают. А скоро и чиновников начнет шпынять, потому что планы вашего отца ему не нравятся.
–Так вы заминдары?– удивился Ман.
Рашид подумал с минуту и ответил:
–Мой дед был заминдаром, пока не разделил все имущество между сыновьями. Мой отец, стало быть, заминдар, и мой… кхм… дядя тоже. А я…– Он умолк, еще раз взглянул на работу Мана и, не закончив предложения, продолжал:– Впрочем, кто я такой, чтобы их осуждать? Они, конечно, были бы рады все оставить как есть. Я прожил в деревне почти всю жизнь и видел, как устроена система. Заминдары – и моя семья не исключение – ничего не делают, только наживаются на чужом горе и нищете. Своих сыновей они пытаются кроить по тому же уродливому лекалу.– Рашид вновь замолчал, поджав губы.– А если сыновья хотят жить иначе, они сделают так, чтобы жизнь им медом не казалась. Столько разговоров о семье и чести… Но много ли чести в потакании своим прихотям?
Он помедлил.
–Даже самые уважаемые помещики не держат слова, это мелочные и ограниченные люди. Вы не поверите, но я приехал в Брахмпур по приглашению одного из таких высокородных господ – он хотел назначить меня куратором большой частной библиотеки. Когда же я прибыл в его роскошное имение, мне сказали… А, ладно, пустое это. Суть в том, что система заминдари никому не приносит добра, кроме самих заминдаров,– ни деревенским жителям, ни деревне в целом, ни стране. Пока она…– Он не закончил и прижал ко лбу кончики пальцев, словно у него разболелась голова.
Да уж, вот тебе и «мимы», подумал Ман, терпеливо выслушивая молодого учителя. Тот говорил, казалось, по какой-то глубокой и настоятельной внутренней необходимости, а не просто то, что пришлось к слову. Надо же, а ведь всего несколько минут назад он учил Мана спокойствию, сдержанности и самоконтролю…
В дверь постучали, и Рашид тотчас выпрямился. Вошли Исхак Хан и Моту Чанд.
–Извините нас, Капур-сахиб.
–Нет-нет, что вы, входите! Наш урок уже закончился, я краду у сестры бегум-сахибы драгоценные минуты занятия.– Ман встал.– До завтра. Мои «мимы» будут безупречны, вот увидите!– зачем-то наобещал он Рашиду.– Ну?– добродушно обратился он к музыкантам.– Казнят меня или помилуют?
Судя по опущенным глазам Моту Чанда, Исхак Хан не мог сообщить ему ничего хорошего.
–Капур-сахиб, боюсь, этим вечером… Бегум-сахиба просила вам передать…
–Да-да, я понял,– сердито и обиженно оборвал его Ман.– Хорошо. Передайте бегум-сахибе мое глубочайшее почтение. До завтра.
–Ей нездоровится…– Исхак не любил и не умел врать.
–Ну-ну.– Ман разволновался бы не на шутку, если бы принял слова про плохое самочувствие Саиды-бай за чистую монету.– Надеюсь, она скоро поправится.– В дверях он обернулся и добавил:– Вряд ли ей нужны мои советы, но от недомоганий я прописал бы ей строчить «мимы»: по одному в час и несколько штук перед сном.
Моту Чанд вопросительно посмотрел на Исхака, но у того было такое же озадаченное лицо.
–Она сама выписала мне этот рецепт,– сказал Ман.– Результат налицо: видите, как я пышу здоровьем! А уж душе моей, по крайней мере, так же не до хворей, как Саиде-бай – не до меня.
6.17
Рашид собирал учебники, когда Исхак Хан, все еще стоявший в дверях, выпалил:
