–Ну что ж,– сказала она философски.– Зато грехи мои уменьшились.
Другим из посягавших был слуга, выступавший в качестве посредника при продаже домов. Он связывался с агентами по недвижимости или другими потенциальными покупателями в городах, где находились дома, и заключал с ними сделки. И оказался жуликом.
Еще одним пройдохой был младший брат ее отца, который так и жил в их доме в Лакхнау с женой на нижнем этаже и танцовщицей на верхнем. Он бы с радостью обманул их, если бы мог продать этот дом. На танцовщицу ему требовались деньги.
Затем был молодой – ну, двадцатишестилетний,– но весьма неряшливый учитель колледжа, живший внизу в съемной комнате, когда Малати было около пятнадцати. Мать Малати хотела, чтобы она выучила английский, и не видела ничего плохого в том, чтобы Малати брала у него уроки, что бы там ни говорили соседи (а говорили они многое и далеко не всегда в хорошем ключе)– хоть он и был холостяком. Возможно, в этом случае соседи были правы. Он очень скоро безумно влюбился в Малати и попросил у ее матери разрешения на женитьбу. Когда мать спросила у Малати, что она думает об этом, дочь была потрясена, пришла в ужас и наотрез отказалась.
В медицинском колледже в Брахмпуре и до него, во время получения среднего образования в Агре, Малати приходилось несладко – ее дразнили, сплетничали о ней, дергали за светлый чуни
[54], обернутый вокруг шеи, говорили: «Она хочет быть мальчишкой». Да ничего подобного!
Дразнили ее невыносимо и приутихли только тогда, когда, спровоцированная одним мальчиком, не выдержав, она влепила ему затрещину на глазах у его друзей.
Мужчины поголовно влюблялись в нее, но она не считала, что они заслуживают ее внимания. Не то чтобы она действительно ненавидела мужчин. В большинстве случаев совсем наоборот. Просто ее стандарты были слишком высокими. Никто не мог приблизиться к тому идеалу, которым для нее и ее сестер оставался отец. По сравнению с ним большинство мужчин казались незрелыми. Кроме того, брак стал был помехой на пути девушки, избравшей карьеру врача, и потому она не слишком беспокоилась о том, что может так и не выйти замуж.
Малати слишком щедро заполняла каждую быстротечную минуту. Уже в двенадцать или тринадцать лет она была одиночкой даже в своей многодетной семье. Она любила читать, и домашние знали, что, если в руках у Малати книга, с ней лучше не заговаривать. Когда это случалось, мать не заставляла ее помогать с готовкой или работой по дому. Достаточно было фразы «Малати читает», чтобы люди избегали заходить в комнату, где она лежала или сидела, склонившись над книжкой, и сердито накидывалась на любого, кто осмеливался ее побеспокоить. Иногда она в самом деле пряталась от людей, выбирая угол, где ее будет невозможно найти. И довольно скоро ее поняли. Прошли годы, она воспитывала младших сестер. Ее старшая сестра-сорвиголова обучала их – вернее, руководила ими в остальных вопросах.
Мать Малати была примечательна тем, что хотела, чтобы ее дочери выросли независимыми. Она хотела, чтобы, помимо тех предметов, что преподавались в индийской средней школе, они выучились музыке, танцам и языкам (особенно английскому). И если это означало, что им нужно пойти за необходимыми знаниями в чей-то дом, то они пойдут, и не важно, что скажут люди. Если в дом к шести женщинам нужно было пригласить учителя, его приглашали. Молодые люди в восхищении заглядывались на первый этаж дома, когда слышали, как пятеро девочек беззаботно напевают. Если девочкам хотелось угоститься мороженым, они могли спокойно пойти и съесть его. Если соседи вдруг начинали возмущаться подобному бесстыдству, когда молодых девушек в одиночестве отпускали в Агру, они иногда ходили в магазин после наступления темноты, что было на самом деле куда хуже, пусть и менее заметно. Мать Малати дала понять дочерям, что они получат самое лучшее образование, какое только возможно, но мужей им придется искать самостоятельно.
Вскоре после переезда в Брахмпур Малати влюбилась в женатого музыканта, социалиста по убеждениям. Она тоже примкнула к соцпартии, продолжала свое участие в ней даже тогда, когда их роман с музыкантом закончился. После у нее вновь случился довольно неудачный роман. Сейчас же она была свободна.
Хоть у Малати энергия била через край, раз в несколько месяцев она заболевала, и ее мать приезжала из Агры в Брахмпур, чтобы исцелить ее от сглаза – хвори, неподвластной достижениям западной медицины. Поскольку Малати обладала такими необычными глазами, она была легкой жертвой для сглаза.
Грязно-серый журавль с розовыми ногами окинул Малати и Лату презрительным взглядом, а потом его краснющие глаза обволокла серая пленка, и птица осторожно зашагала прочь.
–Давай обрадуем детей, купим им этих закрученных конфет,– сказала Лата, когда продавец прошел мимо.– Интересно, чего это они задерживаются. Что случилось, Малати? О чем ты задумалась?
–О любви,– отозвалась Малати.
–Ой, любовь такая скучная тема для раздумий,– сказала Лата.– Я никогда не влюблюсь. Знаю, с тобой это случается время от времени, но…– Она замолчала, снова с некоторым отвращением подумав о Савите и Пране, уехавшим в Шимлу. Предположительно они вернутся с холмов в глубочайшей любви. Это было невыносимо.
–Ну, тогда о сексе.
–Ой, пожалуйста, Малати,– сказала Лата, торопливо оглядываясь.– Это меня тоже не интересует,– добавила она, краснея.
–Что ж, тогда о браке. Интересно, за кого ты выйдешь замуж? И года не пройдет, как мать выдаст тебя замуж, можешь не сомневаться. И ты, словно покорная серая мышка, подчинишься ей.
–Так и будет,– сказала Лата.
Это порядком рассердило Малати, со злости она наклонилась и сорвала три нарцисса, растущие прямо под табличкой «Цветы не рвать». Один она оставила себе, а два других передала Лате, которой было жутко неловко держать в руках столь незаконно полученный подарок. Затем Малати купила пять палочек с розовыми конфетами, вручив четыре Лате в придачу к ее двум нарциссам, а сама принялась за пятую. Лата рассмеялась.
–А что же тогда с твоим намерением преподавать в маленькой школе для бедных?– спросила Малати.
–Ой, смотри, вот они!– сказала Лата.
Апарна с оцепенелым видом крепко держалась за руку Варуна. Дети управились с конфетами за несколько минут, пока шли к выходу. У турникетов мальчишка-оборванец с тоской глянул на них, и Лата быстро дала ему небольшую монету. Он собирался просить милостыню, но не успел – и потому удивился.
Один из ее нарциссов тут же вплели в гриву лошади. Тонга-валла снова запел о своем разбитом сердце, и в этот раз они все подхватили песню. Прохожие поворачивали головы, когда тонга проносилась мимо.
Крокодилы возымели на Варуна освобождающее действие. Но стоило им вернуться в дом Прана в университетском городке, где остались Арун, Минакши и госпожа Рупа Мера, ему пришлось отдуваться за возвращение на час позже. У матери и бабушки Апарны вид был крайне встревоженный.
