На самом деле роман Минакши с Аруном и их поспешная женитьба встретили куда более обширное и глубокое сопротивление в семье Чаттерджи. Родители Минакши не одобряли, что она выходит замуж за человека не их круга. Арун Мера не был ни брахмо
[269], ни брамином, ни даже бенгальцем. Семья его терпела финансовые трудности. Надо отдать Чаттерджи должное: последнее обстоятельство не имело для них большого значения, хотя сами они никогда не знали недостатка в средствах. Беспокоило их лишь то, что любимая дочь не сможет окружить себя благами, к которым привыкла с рождения. Впрочем, заваливать молодоженов подарками они не стали. Пусть Арун и достопочтенный господин Чаттерджи пока не достигли полного взаимопонимания, последний догадался, что зятю это не понравится.
–А при чем тут гусиная вода?– спросила Лата, находя семью Минакши одновременно забавной и странной.
–Да просто Бисвас-бабу́ так говорит по-английски, с ошибками. Не очень хорошо с твоей стороны, Амит, шутить про членов семьи – чужие не понимают наших шуток.
–Лата нам не чужая,– сказал Амит.– По крайней мере, мне не хочется так думать. Вообще-то, мы все очень любим Бисваса, а он любит нас. Он был секретарем еще моего деда.
–Но секретарем Амита ему не быть, к глубочайшему его сожалению,– сказала Минакши.– Кстати, Бисвас-бабу́ расстроился даже сильнее папочки, что Амит не стал членом адвокатской палаты.
–Я все равно могу открыть свою практику, если хочу. В Калькутте для этого достаточно иметь диплом.
–Да, но в библиотеку палаты тебе путь заказан.
–И что?– сказал Амит.– Невелика беда. И вообще я с удовольствием выпускал бы какой-нибудь литературный журнальчик, сочинял стишки да писал романы до глубокой старости. Выпьешь что-нибудь? Хересу?
–Я с удовольствием,– сказала Каколи.
–Ты и сама себе нальешь, Куку. Я предлагаю Лате.
–Да ну тебя!– Каколи взглянула на светло-голубое хлопковое сари Латы с красивой вышивкой по краю.– Знаешь, тебе гораздо больше идет розовый.
Лата сказала:
–Пожалуй, херес я пить не рискну. Нельзя ли… А, ладно! Чуть-чуть хереса, пожалуйста.
Амит подошел к стойке и с улыбкой попросил бармена:
–Нальешь мне два бокала хереса?
–Сухой, полусладкий или сладкий, господин?– уточнил Тапан.
Тапан был самым юным членом семьи, которого все обожали, носили на руках и порой даже угощали глоточком хереса. Сегодня он помогал в баре.
–Один сладкий и один сухой, будь любезен,– ответил Амит.– Где Дипанкар?
–Кажется, у себя, дада,– ответил Тапан.– Позвать его?
–Нет-нет, сегодня ты тут за главного,– сказал Амит, гладя брата по плечу.– У тебя отлично получается. Пойду узнаю, чем он занят.
Дипанкар, средний брат, был мечтателем. Он изучал экономику, но большую часть времени посвящал чтению биографий поэта и патриота Шри Ауробиндо, чьими вялыми мистическими виршами был в настоящий момент увлечен (к глубокому отвращению Амита). Дипанкар от природы был нерешителен. Амит знал, что проще всего пойти и самому проводить его вниз. Когда Дипанкару предоставляли право выбора, каждое решение становилось поводом для духовного кризиса. Положить в чай одну ложку сахара или две, спуститься сейчас или через пятнадцать минут, наслаждаться привольной жизнью в Баллигандже или пойти по пути самоотречения Ауробиндо – необходимость принятия любых решений причиняла ему душевные муки. В его жизни было несколько сильных и волевых женщин, которые принимали все решения за него, в конце концов уставали от его душевных метаний («А она точно – та самая?») и уходили. Встречаясь с кем-нибудь, он подстраивал свое мировоззрение под взгляды избранницы, но потом вновь уходил в свободное плавание.
Дипанкар любил делать замечания в духе «Всё – Пустота» за завтраком, окружая мистической аурой даже яичницу-болтунью.
Амит вошел в комнату Дипанкара и обнаружил его на молитвенном коврике: он играл на фисгармонии и фальшиво напевал какую-то песню Рабиндраната Тагора.
–Скорее спускайся,– сказал ему Амит по-бенгальски.– Гости уже пошли.
–Иду, иду,– ответил Дипанкар.– Вот песню допою и… и сразу спущусь. Обещаю.
–Лучше я тебя тут подожду,– сказал Амит.
–Да брось, спускайся к гостям, дада. Не переживай за меня. Пожалуйста.
–Мне не трудно.
Когда Дипанкар закончил петь, смущенный полным отсутствием у себя музыкального слуха – впрочем, все эти колебания голоса, звуки и призвуки равны пред Пустотой, рассудил он,– Амит повел его вниз по мраморной лестнице с тиковыми перилами.
7.8
–А где Пусик?– спросил Амит, пока они шли вниз.
–Даже не знаю,– рассеянно ответил Дипанкар.
–Как бы он не цапнул кого-нибудь.
–Ну да…– Эта мысль явно не слишком обеспокоила Дипанкара.
Пусик был не самой гостеприимной собакой. Он жил в семье Чаттерджи уже больше десяти лет и за эти годы успел покусать Бисваса-бабу́, нескольких детей (приходивших в гости), адвокатов (приходивших на совещания к достопочтенному господину Чаттерджи, пока тот еще был адвокатом), одного чиновника среднего звена, одного врача и бесчисленное множество почтальонов и электриков.
Последней жертвой Пусика стал переписчик, явившийся собирать сведения о семье в рамках проходившей раз в десять лет переписи населения.
Одно-единственное создание на свете пользовалось уважением Пусика – дедушкин кот по кличке Пухля, живший по соседству. Пухля был такой злой, что его приходилось выгуливать на поводке.
–Зря мы его не привязали,– заметил Амит.
Дипанкар нахмурился. В мыслях он беседовал с Шри Ауробиндо.
–Кажется, я привязывал…
–Давай проверим,– предложил Амит.– А то мало ли.
Это было правильное решение. Пусик редко рычал или гавкал, а Дипанкар совершенно не помнил, куда его дел. Пес вполне мог остаться на улице и устроить засаду где-нибудь под верандой, дабы растерзать всякого, кто посмеет на нее ступить.
Пусика нашли в пустой спальне, где гостям было велено оставлять сумки и прочие принадлежности. Он уютно свернулся калачиком рядом с прикроватной тумбочкой и смотрел на хозяев сияющими черными глазками. Это был небольшой черный пес с белой грудкой и белыми кончиками лап. Когда Чаттерджи его покупали, продавец заверил их, что это лхасский апсо, но Пусик оказался дворнягой – помесью тибетского терьера и неизвестно кого еще.
