Во избежание недоразумений кто-то привязал его поводком к столбику кровати. Дипанкар не помнил, как это сделал,– возможно, о собаке позаботился кто-то другой. Они с Амитом подошли к Пусику. Вообще-то, он любил членов семьи, но сегодня явно был не в духе.
Пес молча и пристально смотрел на них, а в нужный момент свирепо и решительно взмыл в воздух, дабы вцепиться зубами кому-нибудь в ногу. Поводок натянулся и помешал исполнению коварного плана: все Чаттерджи умели быстро отпрыгивать в сторону, когда инстинкт подсказывал им, что Пусик задумал недоброе. Однако гости вряд ли имели такое же чутье и реакцию.
–Пожалуй, надо перенести его в другую комнату,– сказал Амит.
Строго говоря, хозяином Пусика был Дипанкар, и отвечать за него должен был он, однако со временем пес стал принадлежать всей семье, а точнее, стал ее членом – шестой вершиной правильного шестиугольника.
–Мне кажется, ему тут хорошо,– заметил Дипанкар.– Он ведь тоже живое существо. Конечно, он нервничает, когда в доме столько чужих.
–Поверь мне на слово,– сказал Амит,– он тут кого-нибудь укусит.
–Хмм… Может, повесить на дверь табличку «Осторожно, злая собака»?– предложил Дипанкар.
–Нет. Выведи его отсюда и запри у себя.
–Не могу. Он терпеть не может сидеть наверху, когда все остальные внизу. Он же собака-компаньон, в конце концов.
Амит подумал, что таких истеричных компаньонов, как Пусик, свет еще не видел. Впрочем, дурной собачий характер вполне мог объясняться бесконечным потоком чужих людей, проходивших через дом. В последнее время имение Чаттерджи, к примеру, осадили новые друзья Каколи. Вот и сейчас она в компании очередной подружки вошла в спальню.
–Ах вот ты где, дада, а мы тебя потеряли! Ты знаком с Нирой? Нира, это мои братцы Амит и Дипанкар. Да-да, кидай на кровать,– сказала Каколи подруге.– Здесь с твоей сумкой ничего не случится. А уборная вон за той дверью.– (Пусик изготовился к прыжку.)– Осторожней с псом, он, вообще-то, безобидный, но иногда бывает не в духе. Мы все бываем не в духе, верно, Пусечка? Бедный Пусечка, сидит один-одинешенек в спальне!
Бедный Пусик!.. Кто б был рад —
тут не дом, а зоосад! —
пропела Каколи и испарилась.
–Ладно, давай перенесем его наверх,– сказал Амит.– Идем.
Дипанкар повиновался. Пусик зарычал. Его успокоили и отнесли в комнату Дипанкара. Тот сыграл ему несколько умиротворяющих аккордов на фисгармонии, после чего братья спустились в гостиную.
Многие гости уже прибыли, и вечеринка шла полным ходом. В великолепной гостиной с великолепным роялем и еще более великолепной люстрой толпились люди в лучших летних нарядах: дамы порхали и щебетали, оценивающе косясь друг на дружку, господа вели серьезные беседы о чем-то важном. Британцы и индийцы, бенгальцы и небенгальцы, старые, пожилые и молодые; сверкающие сари и ослепительные ожерелья, безупречно задрапированные вручную шантипурские дхоти с богатой золотой каймой, белоснежные шелковые курты с золотыми пуговицами, шифоновые сари пастельных оттенков, белые хлопковые сари с красной окантовкой, сари-дхакаи с ткаными узорами на белом фоне или (еще более элегантные) с белым узором на сером фоне, белые смокинги, черные брюки и черные галстуки-бабочки, черные лакированные туфли – дерби и оксфорды (в каждом блестящем мыске – отражение люстры), длинные платья из поплина с набивным цветочным узором или из белой хлопковой органди в мелкий горох, даже одно или два платья с открытыми плечами из самых легких летних шелков – блистали наряды, и люди в этих нарядах тоже блистали.
Арун, решив, что в пиджаке будет слишком жарко, ограничился широким темно-бордовым поясом-кушаком с сияющим тканым узором и галстуком в цвет. Он вел весьма серьезный разговор с Джоком Маккеем, жизнерадостным холостяком лет сорока – одним из директоров управляющего агентства
[270] «Маккиббин и Росс».
Минакши надела эффектное оранжевое сари из французского шифона и ярко-голубое чоли, завязанное на шее и талии узкими лентами. Живот был выставлен всем на обозрение, а длинную душистую шею украшала бархотка с декоративными элементами, расписанными оранжевой и голубой эмалью; на тонких запястьях были такие же браслеты. И без того немалый рост подчеркивали туфли на каблуках, высокий пучок и длинные серьги почти до плеч. На лбу сияла большая, под стать ее огромным глазам, оранжевая тика
[271], но самым эффектным и ослепительным украшением Минакши оставалась, конечно, умопомрачительная улыбка.
Источая аромат духов «Шокинг Скиапарелли», она подплыла к Амиту.
Однако тот не успел поприветствовать сестру: кнему обратилась незнакомая дама средних лет с глазами навыкате.
–Мне понравилась ваша последняя книга, но не могу сказать, что я ее поняла,– с укоризной заявила она и притихла в ожидании ответа.
–О… спасибо большое,– выдавил Амит.
–Это все, что вы можете сказать?– Дама явно была разочарована.– Я думала, поэты более красноречивы. Я давняя подруга вашей матери, хотя мы с ней не виделись много лет,– пояснила она неизвестно зачем.– Учились вместе в Шантиникетане
[272].
–Понятно,– ответил Амит.
Не то чтобы ему понравилась эта женщина, однако просто уйти от нее он не мог: хотелось как-то оправдаться.
–Я теперь не вполне поэт. Пишу роман,– сказал он.
–Это не оправдание,– отрезала дама и тут же спросила:– О чем он? Или это коммерческая тайна прославленного Амита Чаттерджи?
–Нет, вовсе нет,– ответил Амит, не любивший рассказывать о своей работе.– Он про ростовщика и события сорок третьего года, голод в Бенгалии… Как вы знаете, моя мать родом оттуда.
–Как чудесно, что вы решили писать о родной стране,– сказала женщина.– Особенно после того, как вас осыпали премиями за рубежом. Расскажите, вы часто бываете в Индии?
Амит заметил, что обе его сестры стоят рядом и внимательно слушают.
–Да, я недавно вернулся и теперь все время провожу здесь. Конечно, иногда мотаюсь…
