Амит выждал несколько секунд, чтобы дедушка подобрал нужное слово, а потом решил подсказать:
–Ирония?
–Нет, я что-то другое имел в виду, Амит, ну да ладно, пусть будет ирония. Разумеется, времена были другие, хмм-хмм. Знаешь, я сейчас и карту Индии-то не нарисую. Не могу ее даже представить. Да и законы меняются каждый день. Постоянно читаю в газетах, как в Высоком суде рассматривают заявление об отмене то одного закона, то другого… В мое время довольствовались обыкновенными судебными исками. Но я старик, что с меня возьмешь? Мое дело сторона. Теперь вот пусть такие девочки, как Ила, и молодежь,– он кивнул на Амита с Латой,– всем занимаются, тянут страну вперед.
–Ну какая я девочка!– возмутилась доктор Ила Чаттопадхьяй.– Моей дочери уже двадцать пять.
–Для меня ты всегда останешься девочкой,– сказал старый господин Чаттерджи.
Доктор Ила Чаттопадхьяй фыркнула:
–Студенты меня девочкой не считают. Недавно обсуждала какую-то главу из своей старой книги с одним коллегой, очень серьезным молодым человеком, а он возьми и ляпни: «Мадам, не сочтите за наглость с моей стороны – ведь я хоть и молод, но способен оценить книгу в контексте ее времени и с учетом того прискорбного обстоятельства, что вам, вероятно, осталось не так долго…» Я была сражена наповал. От подобных комментариев я мгновенно молодею.
–А что за книга?– заинтересовалась Лата.
–Про Джона Донна,– ответила доктор Ила Чаттопадхьяй.– «Метафизическая каузальность». Ужасно глупая книжка.
–Так вы преподаете английский!– изумилась Лата.– Я думала, вы доктор – в смысле, врач.
–Что ты ей про меня наговорил?– вопросила доктор Ила.
–Ничего. Я не успел толком объяснить. Ты так яростно уговаривала Дипанкара завязать с экономикой, что я не осмелился перебивать.
–Да, уговаривала. И ему действительно пора завязывать. А куда он делся?
Амит обвел гостиную взглядом и заметил Дипанкара в компании Каколи и ее шайки-лейки. Дипанкар, несмотря на возвышенные эзотерические и религиозные интересы, питал слабость к женскому полу, даже к самым недалеким его представительницам.
–Вернуть его?– спросил Амит.
–О нет,– ответила доктор Ила Чаттопадхьяй.– Что толку с ним спорить – одно расстройство. Все равно что сражаться с бланманже… Эти сопли и разглагольствования про духовные корни Индии, бенгальский гений… Будь он истинным бенгальцем, давно вернул бы себе фамилию Чаттопадхьяй – и вы все тоже, вместо того чтобы потакать слабым мозгам и языкам англичан… Где вы учитесь?
Лата, слегка оробевшая от такого напора, выдавила:
–В Брахмпуре.
–О, Брахмпур!– воскликнула доктор Ила Чаттопадхьяй.– Совершенно невозможный город. Я однажды была… нет-нет, не буду рассказывать, слишком это жестоко по отношению к милой девушке.
–Говори уж, раз начала, Ила-каки,– сказал Амит.– Обожаю жестокость, да и Лата, я уверен, не робкого десятка.
Уговаривать доктора Илу Чаттопадхьяй не пришлось.
–Что ж, ладно, Брахмпур так Брахмпур!– сказала она.– Десять лет назад мне довелось побывать там на конференции по английской литературе. Я так много слышала про город и Барсат-Махал, что решила остаться на пару дней,– и потом чуть не слегла от пережитого. Столько ненужных почестей и лести – «Да, хузур», «Нет, хузур»,– а толку чуть. «Как вы поживаете?»– «Да ничего,– говорю,– жива вроде». Кошмар! «Не соблаговолите ли подать мне два рисовых зернышка и капельку дала, будьте любезны». Сплошные манеры, жеманство, поклоны, газели и катхак. О, катхак! Эти толстухи вертелись на месте как волчки, а у меня чуть не вырвалось: «Бегите! Бегите прочь! Не танцуйте – бегите!»
–Хорошо, что не вырвалось, Ила-каки, не то тебя придушили бы.
–Зато это положило бы долгожданный конец моим мучениям. На следующий вечер было запланировано очередное знакомство с брахмпурской культурой – концерт какой-то знаменитой певицы газелей. Ужас, просто ужас! Никогда не забуду. Эту одухотворенную певичку, Саиду Как-бишь-ее, было просто не видно под драгоценностями. Она так сверкала, что я чуть не ослепла. Нет, больше ни за какие коврижки туда не поеду… и эти безмозглые мужики-северяне в паджамах, будто только что из кровати вылезли, бьются на подушках в экстазе – или агонии – и стонут «Вах! Вах!» от каждой замшелой слезливой строчки. Друзья мне переводили эту «поэзию»– сплошная серость и банальщина!.. А вам нравится такая музыка?
–Мне больше по душе классическая индийская,– осторожно ответила Лата, сознавая, что доктор Ила Чаттопадхьяй тут же поднимет ее на смех за дурной вкус.– Раги в исполнении устада Маджида Хана – «Дарбари», например…
Амит, не дав Лате закончить, грудью бросился на ее защиту:
–И мне, и мне тоже! Всегда считал, что рага сродни роману – по крайней мере, такому роману, который я мечтаю написать. Вот это неспешное изучение каждой ноты,– продолжал он экспромтом,– раскрытие всех ее граней и возможностей, затем, возможно, переход к доминанте – и пауза… Фразы постепенно обретают форму, вступает табла… И тут открывается такое поле для экспериментов и полета мысли, такие возможности для импровизации! Время от времени музыканты возвращаются к главной теме, они играют все быстрее, быстрее, напряжение нарастает, музыка доводит слушателя буквально до исступления…
Доктор Ила Чаттопадхьяй вытаращила глаза на Амита.
–Полная чушь!– заявила автор «Метафизической каузальности».– Не слушай его, Лата. У него размягчение мозгов, как у Дипанкара. Он всего лишь писатель и ничего не смыслит в литературе. Знаете, у меня от такой ахинеи всегда зверский аппетит просыпается. Пойду что-нибудь съем. Ладно хоть здесь всегда кормят вовремя. «Не соблаговолите ли подать мне два рисовых зернышка»– ха!
Бойко тряхнув короткими седыми кудрями, она направилась к шведскому столу.
Амит спросил деда, не принести ли ему еды, и тот согласился. Он сел в удобное кресло, а Амит и Лата вместе пошли к столам с угощениями. Тут от хихикающей стайки сплетниц вокруг Каколи отделилась одна хорошенькая девушка и подошла к Амиту.
–Помнишь меня?– спросила она.– Мы познакомились у Саркара.
Амит, пытаясь вспомнить, когда и у какого именно Саркара видел эту девицу, нахмурился и улыбнулся одновременно.
Она поглядела на него с укоризной:
–Мы с тобой долго беседовали, между прочим.
–Вот как?..
–Про отношение Банкима-бабу́
[275] к британцам и как оно повлияло на форму – но не содержание – его письма.
Амит подумал: «О боже!»– а вслух сказал:
–Да… да!..
