7.15
За завтраком все Чаттерджи (включая Каколи, которая раньше десяти обычно не поднималась) устроили традиционные утренние прения.
Дом был тщательно прибран – ни следа от вчерашней пирушки. Пусика отпустили на волю. Восторженно скача по саду, он помешал медитации Дипанкара, который соорудил себе в дальнем углу небольшую хижину специально для этих целей, а еще разрыл овощную грядку, которая так нравилась Дипанкару. Впрочем, все это его хозяин воспринял очень спокойно. Вероятно, Пусик просто спрятал на грядке косточку и после пережитой вчера психологической травмы хотел убедиться, что мир его не изменился и все вещи лежат на своих местах.
Каколи попросила разбудить ее в семь утра: хотела позвонить Гансу сразу после его утренней конной прогулки. Для нее было загадкой, как он умудряется вставать в пять – Дипанкар, кстати, тоже – и в такую рань вытворяет на лошади всякие сложные штуки. Должно быть, у этого человека просто огромная сила воли.
Каколи была очень привязана к телефону и полностью его монополизировала (как и семейный автомобиль). Она сидела на телефоне по сорок пять минут кряду, из-за чего ее отец часто не мог дозвониться домой из Высокого суда или «Калькуттского клуба». В то время во всей Калькутте насчитывалось меньше десяти тысяч телефонов, и проведение еще одной телефонной линии в дом было непозволительной и невообразимой роскошью. Впрочем, с тех пор как дополнительный аппарат установили в спальне Каколи, невообразимая мера стала казаться господину Чаттерджи вполне вообразимой и даже разумной.
Поскольку слуги легли вчера поздно, старого Бахадура освободили от непростой обязанности – будить Каколи, задабривая ее теплым молоком. Эта задача легла на плечи Амита.
Он тихо постучал. Ответа не последовало. Он открыл дверь: свет из окна лился на кровать Каколи, а сама она, улегшись по диагонали и прикрыв глаза рукой, крепко спала. Ее хорошенькое круглое личико было покрыто сухой коркой лосьона «Лакто каламин», который якобы улучшал цвет лица (как и мякоть папайи).
–Куку, просыпайся,– сказал Амит.– Семь утра.
Каколи даже бровью не повела.
–Вставай, Куку.
Она пошевелилась и простонала что-то вроде «чуу-муу». Стон был жалобный.
Прошло пять минут. Сперва Амит ласково звал сестру по имени, потом ласково трепал ее по плечу и, вознагражденный лишь очередным «чуу-муу», наконец швырнул ей в лицо подушку.
Тут Каколи чуть оживилась и соизволила заговорить:
–Поучился бы будить людей у Бахадура!
–У меня просто мало опыта,– ответил Амит.– Он, наверное, уже десять тысяч раз стоял над твоей кроватью и по полчаса бормотал: «Крошка Куку, просыпайтесь. Малышка-мемсахиб, вставайте», а ты ему только «чуу-муу» да «чуу-муу».
–Уф,– сказала Каколи.
–Ну хоть глаза-то открой,– сказал Амит.– Иначе сейчас перевернешься на другой бок и опять заснешь.– Он помолчал и добавил:– Крошка Куку.
–Уф!– раздраженно ответила Каколи, но глаза все же приоткрыла.
–Принести тебе мишку? Телефон? Стакан молока?
–Молока.
–Сколько стаканов?
–Один.
–Хорошо.
Амит ушел за молоком.
Когда он вернулся, сестра уже сидела на кровати, держа в одной руке телефонную трубку, а второй прижимая к себе Пусика. Пусик с унылым видом выслушивал ее невразумительную ласковую трепотню.
–Ах ты зверюга,– говорила она.– Ах ты моя страшная-престрашная зверюга.– Она нежно погладила Пусика трубкой по голове.– Да ты моя собака-кусака! Собака-бесяка! Собака-дурака-целовака!– На Амита она не обращала никакого внимания.
–Куку, замолчи и возьми молоко,– пробурчал Амит.– У меня есть дела поважней, чем тебя дожидаться.
Эти слова задели Куку за живое. Она мастерски изображала беспомощность, но только в присутствии людей, готовых помочь.
–Или мне выпить молоко за тебя?– услужливо предложил Амит.
–Куси Амита,– скомандовала Каколи псу; тот не послушался.
–Куда вам поставить стакан, мадам?
–Вот сюда,– ответила Каколи, пропуская саркастический тон брата мимо ушей.
–Это все, мадам?
–Да.
–Что «да»?
–Да, спасибо.
–Я хотел попросить в награду утренний поцелуй, но корка лосьона на твоем лице выглядит так омерзительно, что я передумал.
Каколи строго взглянула на Амита.
–Ты ужасный, бесчувственный человек,– сообщила она ему.– Не понимаю, почему барышни так балде-е-еют от твоих стихов.
–Потому что они про чувства.
–Мне заранее жаль ту несчастную, что выйдет за тебя замуж. О-о-очень жаль.
–А мне жаль того, кто возьмет тебя в жены. О-о-о-чень жаль. Кстати, не моему ли будущему зятю ты звонила? Не Щелкунчику?
–Щелкунчику?
Амит протянул правую руку воображаемому собеседнику, и тут же его рот распахнулся от потрясения и боли.
–Все, пошел отсюда, быстро! Окончательно мне настроение испортил,– надулась Каколи.
–А было что портить?
–Стоит мне сказать хоть слово о женщинах, которые тебе интересны, ты сразу превращаешься в злюку.
–Это о каких, например? О Джейн Остин?
–Можно мне спокойно поговорить по телефону?
–Да-да, малышка Куку,– ответил Амит саркастичным и одновременно примирительным тоном,– меня уже нет, уже нет. Увидимся за завтраком!
7.16
За завтраком Чаттерджи любили от души поспорить. Они были интеллигентной семьей, то есть каждый искренне считал всех остальных идиотами. Окружающие нередко находили их весьма неприятной семейкой, потому что с виду они получали куда больше удовольствия от общения друг с другом, нежели с этими самыми окружающими. Вероятно, если бы последние хоть раз заглянули к Чаттерджи на завтрак, у них сложилось бы куда более славное впечатление об этом семействе.
Во главе стола сидел достопочтенный господин Чаттерджи. Несмотря на близорукость, невысокий рост и рассеянность, он держался с большим достоинством. В суде он пользовался уважением, да и родные – как один взбалмошные и эксцентричные – неизменно к нему прислушивались. Говорил он мало и по делу.
–Джем «Фруктовое ассорти» может понравиться только сумасшедшим,– заявил Амит.
–То есть я, по-твоему, сумасшедшая?– тут же обиделась Каколи.
–Нет, конечно нет, Куку, я просто неудачно обобщил. Передай мне масло, пожалуйста.
–Сам дотянешься,– буркнула сестра.
–Ну что ты, что ты, милая!– пробормотала госпожа Чаттерджи.
–Не дотянусь!– возразил Амит.– Мне руку отдавили.
Тапан засмеялся. Каколи смерила его черным взглядом, а потом сразу сделала угрюмое лицо, готовясь произнести вслух свою просьбу.
