Никто не приехал на вокзал Брахмпура провожать Мана и его учителя урду Абдура Рашида в деревню. Стоял полдень. Ман пребывал в таком унынии, что даже компания Фироза, Прана и других, менее порядочных его приятелей вряд ли подняла бы ему настроение. Он чувствовал, что его отправляют в изгнание, и был прав: именно так считали и его отец, и сама Саида-бай. Правда, отец высказал свое требование прямо, а Саида-бай действовала окольными путями. Он заставлял, она – умасливала. Оба любили Мана, и оба хотели убрать его с дороги.
Ман не держал на Саиду-бай особого зла, полагая, что ей тоже будет тяжело в разлуке и что она неспроста отправляет его в Рудхию,– учитывая обстоятельства, это все-таки ближе, чем Варанаси. А вот на отца он был очень зол: тот практически без повода вышвырнул Мана из Брахмпура, не пожелал его выслушать и радостно хмыкнул, когда узнал, что сын едет в деревню к своему учителю урду.
–Вот и славно, заодно посетишь нашу ферму в тех краях – проверишь, как там дела,– сказал отец. И, неизвестно зачем, добавил с ехидцей:– Конечно, если у тебя найдется время для такой поездки. Не хочу отрывать тебя от усердной учебы.
Госпожа Капур на прощанье обняла сына и попросила его поскорей возвращаться. Иногда даже материнская любовь бывает невыносима, с горечью и досадой подумал он. Среди его родных именно мать больше всех ненавидела Саиду-бай.
–Не раньше, чем через месяц,– отрезал Махеш Капур.
Хоть он и был рад, что сын не остался в Брахмпуре вопреки его воле, хлопот с «треклятым Варанаси» теперь прибавилось: придется объясняться не только с родителями невесты Мана, но и с его помощником в магазине тканей, пусть и весьма компетентным сотрудником – хвала Небесам за их скромные дары! Забот у Махеша Капура и без того хватало, а на Мана уходило слишком много времени и терпения.
На перроне, как обычно, яблоку было негде упасть: всюду толпились пассажиры и их друзья, родные, слуги, разносчики, железнодорожники, работяги, нищие и бездомные. Орали младенцы, гудели паровозы. Бродячие псы с виноватыми мордами шныряли в толпе, злобно скалились обезьяны. В воздухе царил крепкий смрад железной дороги. День выдался жаркий, а вентиляторы не работали. Поезд, который должен был отправиться полчаса назад, все стоял на перроне узкоколейки. Ман сидел в душном вагоне второго класса, но не жаловался, а лишь угрюмо глядел на свой багаж – темно-синий кожаный чемодан и несколько сумок поменьше.
Рашид (черты лица у него определенно волчьи, решил Ман) отправился в соседний вагон поболтать с какими-то ребятами, студентами брахмпурского медресе, которые на несколько дней возвращались домой.
Ман начал клевать носом. Вентиляторы по-прежнему не работали, поезд так и стоял на месте. Он потрогал себя за ухом, где лежал кусочек ваты, пропитанный розовой водой Саиды-бай, и медленно провел рукой по лицу. Оно было мокрое от пота.
Чтобы скатывающиеся капли не щекотали лицо, Ман пытался не шевелиться. Сидевший напротив человек обмахивался местной газетой на хинди.
Наконец поезд тронулся. Какое-то время он тащился через город, затем выехал на открытую местность. Мимо проносились деревни и поля: одни – пыльные, желто-коричневые и выжженные солнцем дотла, другие – золотые от пшеницы, третьи зеленые. Вентиляторы наконец заработали, и пассажиры вздохнули с облегчением.
На некоторых полях вовсю шла уборка зерна, а на других пшеницу уже убрали, и на солнце поблескивало сухое жнивье.
Примерно раз в пятнадцать минут поезд останавливался на станциях и полустанках, то в деревнях, а то и посреди поля. Изредка попадались небольшие города – центры подокругов, через которые проходила железная дорога. Ман почти не замечал пейзажей за окном: мечетей и храмов, деревьев (главным образом нимов да фикусов, бенгальских и священных), пыльных проселочных дорог и мальчишек, гнавших по ним коз. Иногда откуда-то снизу вспархивали, сверкнув бирюзовым оперением, зимородки. Через несколько минут Ман опять закрыл глаза и ощутил невыносимую тоску по той единственной, с кем мечтал быть рядом. Хотелось перестать видеть и слышать и лишь вновь и вновь вызывать в памяти образы и звуки дома в Пасанд-Багхе: дивные ароматы спальни Саиды-бай, ее голос и прикосновения, вечернюю прохладу… Даже о ее попугае и привратнике он теперь вспоминал с нежностью.
Только он прикрыл глаза, чтобы не видеть сухого, слепящего дневного света, однообразных полей, тянувшихся до самого горизонта, и большого ломтя пыльного неба в обрамлении оконной рамы, как звуки поезда с удвоенной силой хлынули ему в уши. Перестук колес и скрип вагона, который покачивался из стороны в сторону и немного вверх-вниз, свист проносящихся мимо встречных поездов, женский кашель и детский плач, даже звон оброненной монеты и шорох газет – все вдруг стало нестерпимо громким. Ман положил голову на руки и замер.
–Ты как? Нормально?– раздался рядом голос Рашида.
Ман кивнул и открыл глаза.
Окинув быстрым взглядом попутчиков, он вновь посмотрел на учителя. «Все-таки Рашид слишком костляв для своего возраста,– подумал Ман.– И седина уже появилась… Впрочем, если я в двадцать пять начал лысеть,– рассудил он,– почему бы ему не начать седеть?»
–Как у тебя в деревне с водой?
–В смысле?
–Ну… она хорошая, чистая?– забеспокоился Ман. Он только сейчас задумался о том, какой будет его жизнь в деревне.
–О да, мы ее качаем вручную.
–А электричество есть?
Рашид позволил себе сардонически улыбнуться и помотал головой.
Ман умолк. О практических аспектах своего изгнания он прежде как-то не задумывался.
Поезд подъехал к маленькому полустанку. Вода в баки заливалась сверху, и по крыше вагона застучали капли – совсем как дождь. Ман с тоской подумал, что до сезона дождей еще несколько недель невыносимой жары.
–Мухи!
Это заговорил сидевший рядом с Рашидом человек, иссохший фермер лет сорока. Большим пальцем он раскатывал по ладони табак: сперва потер как следует, затем выбросил лишнее, внимательно осмотрел оставшееся, выбрал мусор, взял щепотку, провел языком по внутренней стороне нижней губы и сплюнул в сторонку на пол.
–Английский знаешь?– наконец спросил он на местном диалекте хинди, заметив бирку на чемодане Мана.
–Да,– ответил тот.
–Без английского нынче никуда,– мудро кивнул фермер.
Ман стал гадать, какая фермеру польза от английского.
–А зачем он вам?– спросил он.
–Народ обожает английский!– ответил ему фермер, издав странный утробный смешок.– Тот, кто говорит по-английски,– король! Чем ты загадочней для народа, тем больше народ тебя уважает.– Он вновь занялся табаком.
Ман ощутил внезапное желание объясниться. Пытаясь сформулировать мысль, он услышал нарастающий вокруг мушиный гул. Мозг отказывался работать в такую жару, и Мана опять сморил сон. Он уронил голову на грудь и через минуту отключился.
8.2
