Ман закрыл глаза, но уши закрыть не мог.
–Кстати, ведь именно под Бомбеем я стал свидетелем удивительной истории, которую никогда не забуду. Расскажу, если хочешь,– продолжал гуппи.
Умолкнув на секунду и не встретив сопротивления, он начал рассказ о событиях, не имевших никакого отношения к происходящему.
–Как-то раз в поезд зашли дакойты-маратхи,– завел шарманку гуппи. Поначалу он говорил спокойно, однако по мере развития сюжета все больше распалялся.– Они молча сели на станции, а как поезд тронулся, встали – целых шесть кровожадных злодеев!– и принялись угрожать пассажирам ножами. Все были в ужасе и беспрекословно расставались с денежками и украшениями. Дакойты обошли вагон и обобрали каждого, а в конце подошли к одному патану.
Слово «патан», как и «Бомбей», явно подстегивало его воображение. Гуппи почтительно вздохнул и продолжал:
–Патан – широкоплечий здоровяк – путешествовал с женой и детьми. У него был большой чемодан с вещами. Три дакойта обступили его со всех сторон и говорят: «Ну, чего ждешь?»– «Жду?»– переспрашивает патан. «Деньги давай!»– закричал один из дакойтов. «Не дам»,– прорычал в ответ патан. «Чего?!»– завопил бандит, не веря собственным ушам. «Вы и так всех ограбили,– сказал патан, глядя на бандитов снизу вверх,– зачем вам еще и я?»– «Ну уж нет, выкладывай денежки, быстро!»– сказали дакойты. Патан понял, что пока предпринять ничего нельзя, и решил потянуть время: стал возиться с замком и ключом. Потом нагнулся к крышке, прикинул расстояние и вдруг – дхараам!– одним пинком сшиб одного из дакойтов с ног, а потом – дхоооош!– сшиб двух других головами и тут же выкинул их из поезда. Одного поднял за шею и пах, точно куль с зерном, и вышвырнул на улицу. Злодей сперва врезался в следующий вагон, а потом уж упал на землю.
Гуппи отер свое пухлое лицо, на котором от волнения и умственного труда – попробуй-ка вспомни все подробности!– выступил пот.
–Тут главарь дакойтов, который оставался в вагоне, выхватил пистолет и как пальнет! Дхаам!.. Пуля прошла навылет через руку патана и застряла в стене вагона. Всюду кровища, а дакойт опять пушку поднимает – сейчас снова выстрелит! Все в вагоне остолбенели. Патан голосом тигра зарычал на пассажиров: «Сволочи! Я один побил троих, а вы даже пальцем не пошевелили, чтобы мне помочь! Я за ваши деньги и богатство бьюсь, неужели никто не может отобрать у него пистолет?» Тут уж все очухались, схватили бандита за руку и не дали ему убить патана. Стали его колотить – дхарааш! дхарааш!– пока тот не зарыдал от боли и не взмолился о пощаде. Но они все равно его избили, а на следующей станции выбросили из поезда, только это уже был не дакойт, а кровавая каша. Как гнилое, мятое манго! Потом женщины кинулись к патану и давай его врачевать, рану перевязывать и так далее. Будто он единственный мужчина во всем поезде. Столько красивых женщин, и все полны восхищения!
Гуппи выжидательно посмотрел на Мана. Того немного мутило.
–У тебя все хорошо?– спросил гуппи после долгого молчания.
–Мммх,– ответил Ман, а затем, помолчав, спросил:– Скажи, зачем ты всем рассказываешь эти бредовые истории?
–Но это же чистая правда!– возмутился гуппи.– По большей части.
Ман снова замолчал.
–Ты думай об этом так,– предложил гуппи.– Вот если я просто скажу: «Здравствуйте», а ты в ответ просто поздороваешься и спросишь, откуда я держу путь, и я отвечу: «Вон оттуда, со стороны Байтара, на поезде приехал», как пройдет наш день? Как мы переживем эти знойные дни и душные ночи? Для того я и травлю байки: от одних становится прохладней, от других – жарче!– Гуппи засмеялся.
Ман его больше не слушал. Слово «Байтар» произвело на него такое же действие, как на гуппи – «Бомбей». Ему пришла в голову чудесная идея.
Он напишет письмо Фирозу, вот что! Он напишет Фирозу и приложит к письму послание для Саиды-бай. Фироз прекрасно знает урду и, в отличие от Рашида, пуританских взглядов не имеет. Он переведет письмо и отдаст его Саиде-бай. Она будет в восторге, просто на седьмом небе от счастья! И наверняка тут же напишет ответ.
Ман поднялся с чарпоя и начал мерить шагами двор, придумывая будущее письмо и сдабривая его строчками из Галиба, Мира – или Дага,– дабы подчеркнуть или украсить ту или иную мысль. Рашид ведь не будет против, что он решил написать сыну наваба-сахиба, так? Ман просто вручит ему запечатанный конверт, и все.
Гуппи, озадаченный странным поведением Мана, расстроился, что потерял слушателя, и ушел в темноту.
Ман снова сел, прислонился к стене веранды и стал слушать шипение фонаря и прочие ночные звуки. Где-то плакал младенец. Вдали залаяла собака, и ее тут же поддержало еще несколько. Потом все на какое-то время стихло, только с крыши, где летними ночами спал отец Рашида, доносились мужские голоса. Иногда они начинали звучать громче, будто о чем-то спорили, иногда смолкали, но Ман не мог разобрать ни слова.
Ночь была пасмурная; на каком-то далеком дереве то и дело кричала папиха – индийская ястребиная кукушка, жар-птица. Ее крики-трезвучия становились все громче, пронзительнее и истеричнее, достигали пика и внезапно затихали. Ман думал вовсе не о романтическом смысле, который народ вкладывал в ее пение («Пи-ка-хан? Пи-ка-хан? Где ты, любимый? Где ты, любимый?»), ему просто хотелось, чтобы птица наконец замолчала и дала ему прислушаться к голосу своего сердца.
8.10
В ту ночь разразилась сильная буря – внезапная гроза из тех, какие иногда приходят на смену затяжному, почти невыносимому летнему зною. Она обрушилась на деревья и поля, смела с домов соломенные крыши, даже вырвала несколько черепиц и напитала влагой пыльную, иссохшую землю. Те жители деревни, что с вечера посмотрели на облака – не приносившие обычно ничего, кроме слабого ветра,– и решили не жариться в доме, а спать на улице, повскакивали с чарпоев и вместе с ними помчались внутрь. Уронив на землю несколько тяжелых капель, небеса разверзлись почти без предупреждения. Потом люди снова выбежали на улицу – за домашним скотом, привязанным снаружи. Теперь они вместе потели под крышами хижин (местные жили в основном в хижинах): впередних комнатах жалобно мычали животные, в дальних – переговаривались люди.
Качхеру, чамар, с детства работавший на семью Рашида, хижина которого состояла из одной-единственной комнаты, предсказал грозу с точностью до минуты. Буйволицу он заранее загнал внутрь – подальше от проливного дождя и ветра. Время от времени она фыркала или мочилась на пол, однако то были уютные, успокаивающие звуки.
Их кровля немного пропускала дождь: капли воды иногда падали на лежавших на полу Качхеру и его жену. В деревне было много крыш куда менее прочных, чем эта, а некоторые и вовсе сорвало ветром, но Качхеру ворчал:
–Старуха… какой от тебя прок, если даже от дождя нас укрыть не можешь?
Жена помолчала, а потом сказала:
–Интересно, как там наши соседи, попрошайка с женой? Их хижина стоит в низине.
–Не твое собачье дело!– рявкнул Качхеру.
