До Хареша наконец дошло, в чем дело, и он воскликнул:
–О, запах! Простите!.. Что же вы мне сразу не сказали, я-то сам давно принюхался… Прошу прощения, я не подумал.
–Ничего-ничего,– успокоила его пристыженная Лата. В глубине ее души поднималось атавистическое отвращение к шкурам, падали и всему этому грязному и загрязняющему природу ремеслу – производству кожи.
Однако Хареш действительно расстроился и чувствовал себя очень виноватым. По дороге к машине он объяснял, что их сыромятня еще очень чистая и сравнительно непахучая. Неподалеку есть целый квартал кожевенных мастерских. Они выстроились по обеим сторонам дороги и все отходы и стоки оставляют гнить на улице. Раньше у них был канал – сточные воды уходили прямо в священный Ганг, но люди воспротивились, и теперь отходы вообще никуда не утекают. Местные, конечно, удивительный народ. Разбросанные кругом обрезки шкур, шерсть и прочие потроха – то, на что они смотрят всю жизнь,– это для них в порядке вещей. (В подкрепление своих слов Хареш всплеснул руками.) Иногда с рынков из соседних деревень привозят целые телеги шкур, запряженные быками, которые и сами вот-вот издохнут.
–А через неделю или две,– продолжал он,– когда начнется сезон дождей, сушить все эти отходы никто не захочет, они будут просто валяться и тухнуть у всех на виду. При такой жаре и постоянной влажности… что ж, вы можете себе представить, какой там стоит смрад. То же самое с сыромятнями по дороге в Равидаспур – это в вашем родном Брахмпуре! Вот там даже я нос зажимаю.
Лата понятия не имела, что творится в Равидаспуре, как и госпожа Рупа Мера, которая отправилась бы туда не раньше, чем в созвездие Ориона.
Она уже хотела спросить Хареша, когда он бывал в Брахмпуре, но тут ее окончательно сморило.
–Все-все, немедленно уходим,– решительно сказал Хареш.
Он попросил передать на фабрику, что немного задержится, и вызвал машину. По дороге к дому господина Каккара он с некоторой застенчивостью произнес:
–Что ж, не боги делают обувь…
Госпожа Рупа Мера спросила:
–Но вы ведь не на сыромятне работаете, верно, Хареш?
–Нет, что вы! Я заглядываю туда примерно раз в неделю. В остальное время я обычно на фабрике.
–Раз в неделю?– переспросила Лата.
Хареш уловил некоторую опаску в ее голосе. Он сидел впереди, рядом с водителем, но теперь обернулся к своим гостьям и заговорил немного подавленным и обеспокоенным голосом:
–Я горжусь обувью, которую делаю. Сидеть в кабинете, раздавать приказы и ждать чуда – это не для меня. Если потребуется самому залезть в чан и вымачивать шкуры – значит я буду это делать. Сотрудники управляющих агентств, к примеру, тоже имеют дело с потребительскими товарами, только пачкать руки чем-либо, кроме чернил, не привыкли. Да и чернилами-то вряд ли пачкают. Их интересует не столько качество продукта, сколько нажива.
Выждав несколько секунд – никто не осмелился вставить ни слова,– Хареш продолжал:
–Если уж взялся за что-то, так делай это как следует и не бойся испачкаться. Один мой дядя из Дели считает, что я осквернил свою душу, решив работать с кожей,– предал касту. Касту! Я считаю его дураком, а он считает дураком меня. Однажды я чуть не сказал ему все, что о нем думаю. Хотя он и так это знает, конечно. Люди всегда чувствуют, нравятся они тебе или нет.
Вновь повисла тишина. Хареш, слегка смущенный собственными пылкими речами, сказал:
–Хочу пригласить вас на ужин. У нас так мало времени, чтобы получше друг друга узнать. Надеюсь, господин Каккар не будет против.
Он был совершенно уверен, что Лата с матерью против быть не могут. Мать и дочь молча переглядывались, не зная, чего ждать друг от друга. Секунд через пять Хареш принял их молчание за согласие.
–Вот и славно. Заеду за вами полвосьмого. Пахнуть буду фиалками, обещаю!
–Фиалками?!– встрепенулась госпожа Рупа Мера.– Почему фиалками?
–Не знаю. Ну или розами, если вам угодно. В общем, точно не «вет-блю».
9.12
В железнодорожном ресторане подавали полноценный ужин из пяти блюд. Лата надела светло-зеленое чандерское сари
[355] в мелкий белый цветочек и с белой каймой. В ушах у нее были те же простые жемчужные гвоздики – ее единственное украшение. Она даже не попросила ничего у Минакши, поскольку знать не знала, что ей предстоит перед кем-то красоваться. Господин Каккар достал из вазы цветок плюмерии и приколол к ее волосам. Вечер был жаркий, и Лата выглядела очень живо и свежо в своем бело-зеленом наряде.
Хареш надел костюм из беленого ирландского льна и кремовый галстук в коричневый горох. Лате сразу не понравилась его подчеркнуто дорогая, чересчур нарядная одежда. Интересно, что сказал бы на это Арун? В Калькутте люди одевались спокойнее и проще. Что же до шелковой сорочки – конечно, Хареш надел и ее. И даже упомянул свои сорочки в беседе: все они пошиты не из популярного нынче шелкового поплина, а из превосходнейшего шелка (на меньшее он не согласен), на рулонах которого стоит фирменный логотип в виде двух коней. Для Латы все это было такой же тарабарщиной, что и разговоры о «вет-блю», двоении, строгании и разводке кожи. Ладно хоть «корреспондентов» под столом не видно, и на том спасибо.
Еда оказалась превосходной; спиртного никто не пил. Разговаривали обо всем – от политики (Хареш полагал, что Неру с его социалистическими идеями сведет страну в могилу) до английской литературы (приведя несколько исковерканных цитат, он постановил, что пьесы Шекспира, конечно, написал именно Шекспир) и кинематографа (в Англии Хареш, по всей видимости, просматривал около четырех кинокартин в неделю).
Лата гадала, где же он брал силы и время, чтобы хорошо учиться и при этом зарабатывать себе на жизнь. Акцент Хареша по-прежнему ее отталкивал. Она припомнила, что за обедом он назвал дал «доллом». И этот Каунпор вместо Канпура… Однако в сравнении с высоколобым и манерным Бишванатхом Бхадури, который беседовал с ней в «Фирпо», Хареш был прямо-таки чудесный собеседник, хотя порой и повторялся: живой, решительный, обстоятельный, он уверенно (пожалуй, чуть самоуверенно) смотрел в будущее и не скрывал, что Лата ему нравится.
Хареша нельзя было в полной мере назвать западным человеком: вего манерах и ухватках чувствовалась неискушенность (по крайней мере, по калькуттским меркам), и, как следствие, он порой немного важничал. Заискивать перед Латой Хареш не пытался, пусть и хотел произвести на нее хорошее впечатление: освоих взглядах рассказывал спокойно, без оглядки на мнение собеседниц. Возможно, даже чересчур спокойно – нисколько не сомневаясь в собственной правоте. А еще Лата не заметила за ним гнусной манерности, неискреннего обаяния, которое излучали многие калькуттские друзья Аруна. За Амитом такого тоже не водилось, но он был брат Минакши, а не друг Аруна.
