Исхак приоткрыл сверток – то, что в нем лежало, напоминало комок зеленого пуха.
–Шерстяной клубочек? Вы хотите, чтобы я связала вам пару носков. Что ж, я не стану. У меня есть дела поинтереснее.
–И какие же, например?– поинтересовался Исхак.
–Например…– начала Тасним и умолкла.
Она смущенно глянула в большое зеркало на стене. Какие такие дела у нее были? Крошить овощи, помогая кухарке, беседовать с сестрой, читать романы, сплетничать со служанкой, думать о жизни. Но прежде чем она углубилась в раздумья на эту тему, комок зашевелился, и глаза у нее вспыхнули от радости.
–Вот видите…– сказал Исхак,– это мышка.
–Нет,– презрительно фыркнула Тасним.– Это птичка. Я вам не ребенок, знаете ли.
–А я вам не совсем брат, знаете ли,– сказал Исхак.
Он развернул платок, и они вместе посмотрели на птицу. Затем он положил платок с попугайчиком на стол рядом с краснолаковой вазой. Зеленоватый комок плоти с колючками выглядел довольно отталкивающе.
–Какой чудесный!– сказала Тасним.
–Я выбрал его нынче утром,– сказал Исхак.– Несколько часов искал, но я хотел найти то, что годится именно для вас.
Тасним посмотрела на птенца и потрогала его. Несмотря на кажущуюся колючесть, он оказался очень мягким. Цвет у него был чуточку зеленоватый, потому что перышки только начали прорастать.
–Попугайчик?
–Да, но не простой. Это горный попугай. Они разговаривают так же хорошо, как майны.
Когда умерла Мохсина-бай, ее весьма разговорчивая майна очень скоро последовала за ней.
Без майны Тасним чувствовала себя еще более одинокой, но она была благодарна Исхаку за то, что подарил ей не майну, а совсем другую птицу. Вдвойне любезно с его стороны.
–Как его зовут?
Исхак рассмеялся.
–Зачем вам его называть? Пусть будет просто «тота». Он же не боевой конь, чтобы зваться Инцитатом или Буцефалом
[147].
Они стояли и не сводили глаз с птенчика попугая. И одновременно протянули руки, чтобы погладить его. Тасним поспешно отдернула руку.
–Не стесняйтесь,– подбодрил ее Исхак.– Он у меня весь день был.
–Он что-нибудь ел?
–Капельку муки с водой.
–Где они берут таких крохотных птенчиков?– спросила Тасним.
Их глаза оказались вровень, и Исхак, глядя на ее голову, покрытую желтым шарфом, поймал себя на том, что говорит, не обращая внимания на слова.
–О, их забирают из гнезда совсем маленькими… если этого не сделать, они не научатся разговаривать… и надо обязательно мальчика… у него потом появляется красивое черно-розовое ожерелье на шейке… и мальчики более умные. Самые лучшие говоруны – из предгорий, знаете ли. Их было трое из одного гнезда, и мне пришлось крепко подумать, прежде чем я выбрал…
–Вы хотите сказать, что его разлучили с братьями и сестрами?– вставила Тасним.
–Ну конечно. Это было необходимо. Если взять пару, они никогда не научатся подражать человеческой речи.
–Какая жестокость!– сказала Тасним, и глаза ее наполнились слезами.
–Но я купил его уже после того, как их забрали их гнезда,– сказал Исхак, расстроенный тем, что причинил ей боль.– Птенцов нельзя вернуть в гнездо, потому что родители их отвергнут.
Он накрыл ладонью ее ладонь (и она не отдернула руку) и сказал:
–И теперь от вас зависит, будет ли у него хорошая жизнь. Сделайте ему гнездышко из тряпочек в клетке, где ваша мама держала майну. И первое время кормите его бобовой мукой, разведенной в воде или капелькой дала, замоченного на ночь. Если ему не понравится эта клетка, я добуду для него другую.
Тасним мягко высвободила свою руку из-под руки Исхака. Бедный попугайчик, возлюбленный невольник! Он может сменить одну клетку на другую. И она может сменить эти четыре стены на другие четыре. Ее сестра, которая старше на пятнадцать лет и у которой больше опыта в этом мире, скоро все это устроит. А потом…
–Порой мне жаль, что я не умею летать…– Она осеклась в смущении.
Исхак посмотрел на нее очень серьезно:
–Это очень хорошо, что нам не дано летать, Тасним,– представьте себе, какая путаница приключилась бы! Полиции и так очень сложно контролировать движение на Чоуке, а умей мы летать, словно ходить пешком, это стало бы в сто раз труднее.
Тасним еле сдержала улыбку.
–Но было бы еще хуже, если бы птицы, подобно нам, умели только ходить,– продолжил Исхак.– Представьте себе только, как они вечерами разгуливают с тросточками по Набиганджу.
Теперь она рассмеялась. Исхак рассмеялся тоже, и оба они, в восторге от представшей их воображению картинки, почувствовали, как слезы заструились по щекам. Исхак вытер их рукой, Тасним – желтой дупаттой
[148]. Смех разнесся эхом по всему дому.
Птенец ожерелового попугая сидел на столе возле краснолаковой вазы, его полупрозрачное горлышко двигалось вверх-вниз.
Саида-бай, пробудившись от послеобеденного сна, вошла в комнату и резковатым от удивления голосом поинтересовалась:
–Что это все такое, Исхак? Неужели человеку не позволено отдохнуть даже пополудни?– Тут ее глаза зацепились за птенца, сидевшего на столе, и она негодующе зацокала языком.– Нет! Больше никаких птиц в моем доме. Хватит мне того, что я вытерпела с маминой майной.– Он сделала паузу и прибавила:– Довольно с нас и одной певицы. Избавьтесь от нее.
2.16
Никто не проронил ни слова. Затем молчание прервала Саида-бай.
–Ты сегодня рано, Исхак,– сказала она.
Исхак глядел виновато. Тасним понурилась и чуть не плакала. Попугайчик сделал слабую попытку пошевелиться. Саида-бай, переведя взгляд с одного на другого, внезапно спросила:
–А вообще, где твой саранги?
Исхак сообразил, что даже не взял инструмент из дому. Щеки его вспыхнули.
–Я забыл его. Думал все время о попугае.
–Что?
–Конечно, я немедленно схожу за ним.
–Раджа Марха сообщил, что придет сегодня вечером.
–Тогда я пошел,– сказал Исхак. И прибавил, глядя на Тасним:– Мне забрать попугайчика?
–Нет-нет,– сказала Саида-бай,– с чего бы тебе его забирать? Просто принеси саранги. Только не уходи на весь день.
