–До последнего слова,– сказал Кабир.– Доверься своему историку.
Он продолжил чтение:
Наваб Кхушвакт был настолько безутешен, что разум его помутился и он даже приготовился убить себя, но, конечно же, не смог этого сделать. Долгое время он не мог забыть ее, как ни старался. Каждую пятницу он пешком приходил к могиле своей главной любви и самолично читал Фатиху
[171] на месте последнего упокоения ее праха.
–Пожалуйста,– взмолилась Лата,– пожалуйста, хватит. Ты разрушишь Барсат-Махал для меня.
Но Кабир немилосердно продолжил читать:
После ее смерти дворец охватила мерзость запустения и печаль. Аквариумы, полные золотых и серебряных рыбок, больше не тешили взор наваба. Он предавался роскоши и разврату. Теперь он построил темницу, где непокорных обитательниц гарема вешали, а тела их сбрасывали в реку. Это стало пятном на его личности. В те времена подобные наказания были обычным делом – без различия полов. Не существовало иного закона, кроме повеления наваба, и кара за ослушание была неотвратимой и жестокой.
Фонтаны по-прежнему расплескивали благоуханные струи, и они беспрепятственно катились по мраморным плитам. Дворец был сущим раем, где повсюду царили красота и очарование. Но после ухода Единственной чтó для него могли значить бесчисленные женщины в цвету? Он испустил свой последний вздох четырнадцатого января, глядя на портрет Ф.Джан.
–И в каком году он умер?– спросила Лата.
–«Бриллиантовый путеводитель по Брахмпуру» умалчивает об этом, но я могу и сам сообщить дату. Это было в тысяча семьсот шестьдесят шестом. Справочник также не сообщил нам, почему же, собственно, Барсат-Махал носит такое название.
–И почему же? Потому что вода беспрепятственно струилась?– предположила она.
–Вообще-то, название связано с поэтом Мастом,– сказал Кабир.– Раньше дворец назывался Фатима-Махал. Но однажды Маст во время исполнения своих стихов во дворце провел поэтическую аналогию, сравнив непрерывные слезы Кхушвакта с муссонными ливнями. И этот куплет, и вся его газель стали очень популярны.
–А…– сказала Лата и закрыла глаза.
–К тому же,– продолжил Кабир,– наследники наваба – в том числе и хилый сын – чаще всего предавались увеселениям в Фатима-Махале именно во время муссонов. Во время дождей многое прерывается, за исключением удовольствий. Так дворец получил свое знаменитое название.
–А что за историю про Акбара и Бирбала ты собирался мне рассказать?– вспомнила Лата.
–Про Акбара и Бирбала?– переспросил Кабир.
–Не сегодня. На концерте.
–Ой, правда?– сказал Кабир.– О них столько анекдотов. Какой же именно я хотел рассказать? Ну то есть в каком контексте это было?
«Как же так?– подумала Лата.– Почему он не помнит, а я так хорошо помню каждое его слово?»
–Кажется, ты упомянул, что мы с подружками напоминаем тебе стайку пестрых птиц.
–Ах да!– Лицо Кабира просияло – он вспомнил.– Так вот. Акбару все вокруг наскучило, и он велел своим придворным рассказывать истории о чем-то по-настоящему поразительном и небывалом – но не о том, о чем они когда-то слышали, а о том, что видели собственными глазами. Рассказавшему самую удивительную историю Акбар посулил награду. И вот придворные и министры принялись рассказывать. Но все их истории были обыкновенными. Один поведал, что видел, как слон ревел от страха, завидев муравья. Другой рассказал, что видел корабль, плывущий по небу. Третий похвалился, что видел шейха, способного прозревать сокровища под толщей земли. Четвертый – что видел буйвола о трех головах. И так далее, и тому подобное. Когда пришла очередь Бирбала, он ничего не рассказал. Наконец он признался, что видел нечто необычное, когда ехал верхом во дворец: около пяти десятков женщин сидели бок о бок под деревом в полном молчании. И все придворные немедленно признали, что приз должен достаться Бирбалу.– Кабир запрокинул голову и рассмеялся.
История не понравилась Лате, и она уже собралась сказать ему об этом, но вдруг вспомнила о госпоже Рупе Мере, для которой немыслимы даже две минуты молчания – ни в горе, ни в радости, ни в здравии, ни в болезни, ни в вагоне поезда, ни на концерте, ни в каком-либо ином месте – вообще.
–Зачем ты все время напоминаешь мне о моей матери?– спросила Лата.
–Я?– удивился Кабир.– Я не хотел.
Тут он снова обнял ее за плечи и умолк. Его мысли унесли его к воспоминаниям о собственной семье. Лата тоже притихла. Она до сих пор так и не выяснила, что же вызвало у нее панику во время экзамена, и вот теперь эта мысль вернулась, чтобы озадачить ее.
Брахмпурский берег снова проплывал мимо, но теперь он был куда более оживленным у кромки воды. Лодочник решил держаться поближе к побережью. Они слышали уже более явственно, как плещут веслами другие лодки, как фыркают и плюхаются купальщики, откашливаясь и прочищая носы, до них доносилось воронье карканье, стихи священных книг, звучащие из репродуктора, а за краем песчаного берега – пение колоколов под куполом храма.
В этом месте река текла прямо на восток, и восходящее солнце отражалось в воде далеко за пределами университета. По воде плыла гирлянда из бархатцев. Костры горели в погребальном гхате. Из форта доносились громкие команды к построению. Плывя вниз по течению, они снова слышали непрекращающиеся звуки работы стиральщиков и редкие крики ослов. Лодка подплыла к ступеням. Кабир предложил лодочнику две рупии. Тот благородно отказался.
–Мы договорились заранее. В следующий раз вы отыщете меня,– сказал он.
Когда лодка остановилась, Лату кольнуло сожаление. Она вспомнила, что Кабир говорил о плавании, о восхождении в горы – о легкости, которую дарит новая стихия, иное физическое движение. Движение лодки, взаимное ощущение свободы и отдаленности от мира очень скоро рассеется, растворится – она это чувствовала. Но когда Кабир помог сойти ей на берег, она не отстранилась, и они пошли рука об руку к баньяновой роще и малому святилищу. И почти все время молчали.
В шлепанцах взбираться по тропинке оказалось куда трудней, чем спускаться, но он помог ей, втянув ее наверх. «Он нежный,– думала она,– но силы ему не занимать». Ей вдруг пришло на ум, что, как ни удивительно, они почти вовсе не говорили об университете, экзаменах, о крикете, преподавателях, планах, о мире, который начинался прямо над утесами. Она мысленно благословила тайджи Хемы с ее сомнениями.
Они сели на перекрученный корень баньянов-близнецов. Лата растерялась, не зная, что сказать, и услышала свой голос:
–Кабир, ты интересуешься политикой?
Тот посмотрел на нее с изумлением, слишком неожиданным был вопрос, а затем просто ответил:
–Нет.
И поцеловал ее.
Сердце Латы перевернулось вверх тормашками. Она ответила на поцелуй – вообще не думая ни о чем и самой себе удивляясь – своему безрассудству и счастью.
