Старший садовник Гаджрадж и госпожа Капур вот уже несколько дней пребывали в контрах. Они договорились о том, какие черенки размножать, какие сорта отбирать для сбора семян, какие кусты обрезать и когда пересаживать маленькие хризантемы в большие горшки. Но с тех пор как начали готовить почву для посева новых газонов, между ними возникло, по-видимому, непримиримое различие во взглядах.
В этом году ради эксперимента госпожа Капур предложила не выравнивать часть лужайки перед посевом. Мали
[178] это показалось верхом эксцентричности, которая совершенно не вязалась с обычными указаниями госпожи Капур. Он стенал, что будет невозможно полить лужайку как следует, что станет крайне трудно ее косить, что после муссонов и зимних дождей там будут стоять грязные лужи, что в саду заведется уйма водяных цапель, поедающих водяных жуков и других насекомых, и что жюри Цветочной выставки расценит отсутствие ровности как признак отсутствия равновесия – с эстетической точки зрения, разумеется.
Госпожа Капур возразила, что она всего-то предложила не выравнивать боковую лужайку, а не центральную и что она предполагает лишь легкую неровность, что мали может поливать пригорок из шланга, что с той частью лужайки, которую не сможет выкосить неповоротливая газонокосилка, которую таскает невозмутимый белый вол Управления общественных работ, легко справится легкая иностранная газонокосилка, которую она позаимствует у друзей. Что жюри Цветочной выставки взглянет на сад один раз в феврале, а ее глаз он будет радовать круглый год, что ровность не имеет ничего общего с равновесием и что, в конце концов, именно ради луж и водяных цапель она и затеяла этот эксперимент.
Однажды в конце декабря, через пару месяцев после Савитиной свадьбы, когда харсингар – ночной жасмин – был все еще усыпан медвяными гроздьями, когда уже пышно распустились первые розы, когда зацветали лобулярия морская и гвоздика турецкая, когда те клумбы с перистыми листьями живокости, которые куропатки не сожрали почти до корня, изо всех сил старались восстановиться перед высокими рядами столь же перистой, но неумолимой космеи, грянул ужасный ливень, смывающий все на своем пути. Было пасмурно, ветрено, холодно, и почти два дня солнце не проглядывало из-за туч, но сад заполонили птицы: водяные цапли, куропатки, майны, маленькие нахохленные кустарницы болтливыми стайками по семь-восемь штук, удоды и попугаи, цветовое сочетание которых напоминало ей флаг ИНК, пара ярких чибисов и пара стервятников, летающих с толстыми веточками в клювах к дереву ним. Но больше всего ее восхитили три пухлые, взъерошенные цапли, которые почти совершенно неподвижно стояли, каждая в своем отдельном прудике, глядя на воду и с минуту обдумывая каждый осторожный шаг, и были всецело довольны хлябями вокруг. Но на ровной лужайке прудики быстро высохли, едва только выглянуло солнце. Госпоже Капур хотелось приветить еще несколько водяных цапель у себя на лужайке, и она не желала полагаться на волю случая.
Все это она объяснила своей невестке, слегка задыхаясь во время разговора, потому что у нее была аллергия на цветы нима. Савита подумала, что и сама госпожа Капур отдаленно напоминает водяную цаплю. Тусклая, землисто-бурая, приземистая, в отличие от прочих представителей вида лишенная элегантности, нахохленная, но чуткая и бесконечно терпеливая, она была способна внезапно взмахнуть сверкающим белым крылом и взлететь в небо. Савиту развеселило собственное сравнение, и она улыбнулась. Но госпожа Капур, хоть и улыбнулась в ответ, не стала выяснять, чему так радуется ее невестка.
Она совершенно не похожа на ма, думала Савита, когда они рядом шли вглубь сада. Она видела сходство между госпожой Капур и Праном и явное физическое сходство между нею и более живой по характеру Виной. Но то, что она умудрилась произвести на свет такого сына, как Ман, для Савиты было поразительно и забавно в одно и то же время.
3.17
На следующее утро госпожа Рупа Мера, старая госпожа Тандон и госпожа Капур встретились в Прем-Нивасе, чтобы пообщаться. Вполне понятно, почему госпожа Капур выступила в роли хозяйки. Она была самдхин – свекровь и теща одновременно – для детей обеих женщин, связующее звено между ними. К тому же только у нее муж был все еще жив, и только она все еще была хозяйкой в собственном доме. Госпожа Рупа Мера обожала любые компании, а эта была для нее идеальной. Сперва они выпили чаю с лепешками матхри с маринованным манго, которые госпожа Капур собственноручно приготовила. Обе гостьи объявили, что все очень вкусно. Рецепт маринада был изучен во всех подробностях и сравнен с семью или восемью другими рецептами. Что касается матхри, госпожа Рупа Мера сказала следующее:
–Они именно такие, как надо: хрустящие и рассыпчатые, но в то же время не расползаются.
–Жаль, что мне много нельзя из-за несварения,– сказала старая госпожа Тандон, подкладывая себе добавки.
–Что нам поделать на старости лет…– сочувственно сказала госпожа Рупа Мера. Ей было чуть больше сорока, но она любила воображать себя старой в компании старушек. К тому же, вдовея вот уже много лет, она чувствовала, что отчасти может разделить опыт старших подруг.
Далее разговор продолжился на хинди с окказиональным вкраплением английских слов. Например, госпожа Капур, говоря о своем муже, часто называла его «министр-сахиб». На хинди она иногда даже именовала его «отец Прана». Называть супруга по имени казалось немыслимым. Даже «мой муж» для нее было неприемлемо, зато «мой этот»– вполне.
Они сравнили цены на овощи с теми, что были в это же время в прошлом году. Министр-сахиб больше заботился о формулировке в своих законопроектах, чем о еде, но порой бывал очень недоволен, когда она оказывалась недосоленной, или пересоленной, или слишком пряной. Он особенно любил карелу – горький огурец,– и чем горше, тем лучше. Госпожа Рупа Мера испытывала родственные чувства к старой госпоже Тандон. Для тех, кто считает, что каждый пассажир железнодорожного вагона существует для того, чтобы быть вовлеченным в нети знакомств, одна самдхин другой самдхин – сестра по духу. Обе они давно овдовели, и у обеих были довольно непростые невестки.
Госпожа Рупа Мера жаловалась на Минакши. Она уже поведала им о медали, так бессердечно расплавленной. Но само собой, старая госпожа Тандон не могла пожаловаться на Вину и ее увлечение безбожной музыкой в присутствии ее матери – госпожи Капур.
Обсудили и внуков: иБхаскара, и Апарну, и еще не рожденное дитя Савиты.
Затем разговор устремился в иное русло.
–Можем ли мы что-то устроить на Рамнавами? Может, министр-сахиб изменит свое решение?– спросила старая госпожа Тандон, пожалуй наиболее истово верующая из всех троих.
–Уфф! Он ужасно упрям – вот и все, что я могу сказать,– ответила госпожа Капур.– И сейчас он под таким давлением, что выходит из себя по малейшему поводу, что бы я ни сказала. У меня частые боли последнее время, но я о них не думаю, так волнуюсь о нем.– Она улыбнулась.– Признаюсь вам честно,– продолжила она спокойным голосом.– Я вообще боюсь ему что-либо говорить. Я сказала: «Ладно, если ты не хочешь, чтобы декламировали „Рамачаритаманасу“ целиком, позволь нам хотя бы пригласить священника, чтобы прочел часть поэмы, может быть, только „Сундара Канда“»
[179]. И все, что он мне на это ответил: «Вы, женщины, сожжете этот город дотла. Делайте что хотите!»– и гордо удалился.
