–Ах!– Это был тихий крик от почти физической боли.
Он остановился, понимая, насколько эгоистичны, наверное, его слова.
–Я выйду замуж за эти два года,– сказала Лата, закрыв лицо руками.– Ты не девушка, тебе не понять. Моя мама может даже не позволить мне вернуться в Брахмпур…
На ум пришло двустишие с одной из их встреч:
Бежим же вместе из пустыни этой,
где царь Навроджи – нет других поэтов.
Она поднялась, не пытаясь скрыть слезы.
–Я ухожу,– сказала она.
–Пожалуйста, не надо, Лата. Прошу, послушай,– сказал Кабир.– Когда нам еще представится случай поговорить? Если мы не поговорим сейчас…
Лата быстро шла по тропинке, пытаясь сбежать от его компании как можно быстрее.
–Лата, будь разумной.
Она достигла плоской вершины дорожки. Кабир шел за ней. Она, казалось, настолько отдалилась от него, что он боялся к ней прикоснуться. Юноша почувствовал, что она бы от него отмахнулась, быть может, еще какой-нибудь горестной фразой. На полпути к дому росли благоуханнейшие камини, некоторые кусты выросли высокими, словно деревья. Воздух был наполнен их ароматом, ветви покрывали маленькие белые цветы на фоне темно-зеленых листьев, землю устилали лепестки. Когда они проходили под ними, он осторожно потряс ветви, и дождь из ароматных лепестков осыпался на ее волосы. Если она это и заметила, то не подавала виду.
Они продолжали идти молча. Затем Лата обернулась:
–Это муж моей сестры, в халате. Они искали меня. Вернись обратно. Нас никто еще не увидел.
–Да, доктор Капур. Я знаю. Я… я поговорю с ним. Я их уговорю…
–Невозможно каждый день пробегать четыре рана,– сказала Лата.
Кабир замер как вкопанный, на его лице было выражение скорее недоумения, чем боли.
Лата шла, не оглядываясь.
Она не хотела его больше видеть. Никогда.
Дома госпожа Рупа Мера билась в истерике. Пран был мрачен. Савита плакала. Лата отказалась отвечать на какие-либо вопросы.
Вечером госпожа Рупа Мера и Лата уехали в Калькутту. Госпожа Рупа Мера продолжала перечислять, насколько бесстыдной и невнимательной была Лата, как она вынудила свою мать покинуть Брахмпур раньше Рамнавами, что она была причиной ненужных сбоев и расходов. Не получив ответа, она наконец сдалась. На этот раз она почти не разговаривала с другими пассажирами.
Лата молчала. Она смотрела в окно поезда, пока за ним совсем не стемнело. Ее снедало горе и унижение. Она устала от матери, от Кабира и от беспорядка в ее жизни.
Часть четвертая
4.1
Пока развивалась любовная история Латы и Кабира, в Старом Брахмпуре происходили совсем другие события, которые, впрочем, не то чтобы совсем ее не касались. В этих событиях принимали участие Вина, сестра Прана, и ее семья.
Вина Тандон вошла в свой дом в Мисри-Манди, где ее встретил сынок Бхаскар. Встретил поцелуем, который она приняла с радостью, несмотря на то что мальчик был простужен. Затем он бросился обратно к диванчику, где с одного конца сидел его отец, а с другого – их гость, и продолжил объяснять степени числа десять.
Кедарнат Тандон смотрел на сына снисходительно и, радуясь, какой Бхаскар гениальный, не придавал его словам большого значения. Гость, Хареш Кханна, которого познакомили с Кедарнатом, коллега по обувному бизнесу, с большей радостью поговорил бы о торговле кожей и обувью в Брахмпуре, но чувствовал, что лучше потакать сыну хозяина дома. Особенно такому, как Бхаскар, который, горя энтузиазмом, был бы очень расстроен, лишившись слушательской аудитории в тот день, когда ему не позволили пойти запускать воздушного змея. Хареш пытался сосредоточиться на словах Бхаскара.
–Видите ли, Хареш-чача
[183], дела обстоят так. Сперва идет десять, и это обычная десятка, то есть десять в первой степени. Затем у нас есть сотня, что в десять раз больше десяти, это десять во второй степени. Затем тысяча, то есть десять в третьей степени. Потом идет десять тысяч, то есть десять в четвертой степени, и тут у нас проблема, понимаете? Для десяти тысяч нет специального слова, хотя оно должно быть. Умножаем еще на десять и получаем десять в пятой степени, то есть лакх. Затем у нас есть десять в шестой степени, то есть миллион, и десять в седьмой степени – это крор, а затем идет десять в восьмой степени, для чего у нас опять нет слова. Хотя оно тоже должно быть. Потом идет десять в девятой степени – это миллиард, а затем десять в десятой степени. Удивительно, но ни в английском, ни в хинди нет слова для такого важного числа, как десять в десятой степени. Вы согласны со мной, Хареш-чача?– продолжал он, не сводя ясного взгляда с Хареша.
–А знаешь,– сказал Хареш, извлекая из недавней памяти информацию для восторженного Бхаскара,– я думаю, для десяти тысяч специальное слово все же есть. Китайские кожевники из Калькутты, с которыми мы вели дела, однажды сказали мне, что они используют число «десять тысяч» как стандартную единицу расчетов. Как она называлась, я не могу вспомнить, но так же, как мы используем лакх как естественную единицу измерения, они используют десять тысяч.
Бхаскар разволновался не на шутку.
–Но, Хареш-чача, вы обязаны узнать это число для меня,– сказал он.– Вы должны выяснить, как они это называют. Я должен знать,– сказал он. Его глаза светились мистическим пламенем, а его маленькие лягушачьи черты удивительно лучились.
–Хорошо,– сказал Хареш.– Я все для тебя разузнаю. Когда вернусь в Канпур, я наведу справки и, как только выясню, сразу пришлю вам письмо. Кто знает, может, у них есть также и число для десяти в восьмой степени.
–Вы действительно так думаете?– удивленно выдохнул Бхаскар. Его удовольствие было сродни тому, какое испытывает коллекционер марок, находя два недостающих экземпляра для незаполненного листа, внезапно предоставленные ему совершенно незнакомым человеком.– А когда вы возвращаетесь в Канпур?
Вина, только что пришедшая с чашками чая, упрекнула Бхаскара за его негостеприимную реплику и спросила Хареша, сколько ложек сахара он предпочитает.
Хареш не мог не заметить, что всего несколькими минутами раньше ее голова была непокрыта, но теперь, вернувшись из кухни, она накрыла ее сари. Он сообразил, что так ей велела свекровь и Вина послушалась. Хотя Вина была немного старше его и довольно пухлой, он невольно отметил, какое оживленное у нее лицо. Легкие нотки беспокойства только подчеркивали ее живость. Вина, со своей стороны, не могла не подметить, что гость ее мужа – красивый молодой человек. Хареш был невысок, но не приземист, хорошо сложен. Лицо светлое и скорее квадратное, чем овальное. Глаза у Хареша были небольшие, но взгляд открытый, что, по мнению Вины, свидетельствовало о прямоте и честности. Она отметила также шелковую рубашку и запонки из агата.
