–Что ж,– сказал Кедарнат, запуская руку в свои уже седеющие волосы.– Если о системе расписок, меня она тоже поначалу сбивала с толку. Как я уже сказал, мы были изгнаны из Лахора во время Раздела. Но в Лахоре я мало имел общего с обувным делом. Мне довелось ехать через Агру и Канпур по пути сюда, и ты совершенно прав: вКанпуре нет ничего похожего на здешнюю систему. А ты был в Агре?
–Да,– сказал Хареш.– Был, но еще до того, как занялся обувным бизнесом.
–Что ж, в Агре существует система, в чем-то похожая на нашу.– И Кедарнат в общем обрисовал Харешу положение вещей.
Поскольку торговцам постоянно не хватало наличных денег, они платили сапожникам частично отсроченными расписками. Сапожники могли получить наличные, чтобы купить сырье, только дисконтируя эти расписки в другом месте. В течение многих лет они чувствовали, что торговцы выжимают из них некий необоснованный кредит. И наконец, когда торговцы, всем скопом, попытались увеличить долю расписок по отношению к наличным, сапожники забастовали.
–И конечно, ты прав,– добавил Кедарнат.– От забастовки страдают все – они будут голодать, а мы можем разориться.
–Полагаю, сапожники заявят,– задумчиво сказал Хареш,– что в результате системы расписок именно они финансировали ваше расширение.
В голосе Хареша не было обвиняющих интонаций. Только любопытство прагматика, пытающегося понять факты и поступки.
Кедарнат удовлетворил его любопытство:
–Именно так они и утверждают,– согласился он.– Но это также и их собственное расширение, расширение рынка в целом, которое они финансируют,– сказал он.– И, кроме того, отсроченные расписки – это лишь меньшая часть их оплаты. Бо́льшая часть так и так происходит наличными. Боюсь, что всё начали видеть в черно-белых тонах, причем торговцы обычно выступают как черное. Хорошо, что министр внутренних дел Л.Н.Агарвал сам из общины торговцев. Агарвал является ЧЗСом
[187] для части этого района, и он, по крайней мере, способен посмотреть на ситуацию нашими глазами. Отец моей жены не ладит с ним политически – или, скорее, даже лично,– но, как я говорю Вине, когда она в настроении слушать, Агарвал разбирается в делах бизнеса лучше, чем ее отец.
–Как думаешь, мог бы ты проводить меня днем по Мисри-Манди?– спросил Хареш.– Так я смогу составить более информированную точку зрения.
«Интересно,– думал Хареш,– что два могучих противоборствующих министра представляют смежные округа».
Кедарнат колебался, соглашаться ли, а Хареш видел это по его лицу. Техническая смекалка Хареша, его знание обувного производства и предприимчивость произвели на Кедарната большое впечатление, и он хотел предложить ему сотрудничество. Возможно, думал он, «Кожевенно-обувная компания Каунпора» заинтересуется покупкой обуви непосредственно у него. Ведь порой случалось, что компании, подобные «КОКК», получали небольшие заказы из обувных магазинов, скажем, на пять тысяч пар обуви определенного типа, и полагали нецелесообразным переоснащать для этого собственную фабрику. В таком случае, если бы Кедарнат мог гарантировать, что обувь от местных сапожников Брахмпура по качеству не уступает стандартам «КОКК», ее отправка в Канпур была бы выгодна и для него, и для работодателей Хареша.
Однако дни были тревожные, все находились в затруднительном финансовом положении, и Хареш мог получить не самые благоприятные впечатления о надежности или эффективности обувной торговли в Брахмпуре.
Но доброта Хареша к его сыну и уважительное отношение к матери его сына склонило чашу весов.
–Хорошо, пойдем,– сказал он.– Но рынок действительно открывается позже, ближе к вечеру, даже на том уровне, до которого его уменьшила забастовка. «Обувной рынок Брахмпура», где у меня есть прилавок, открывается в шесть. Но пока что у меня предложение. Я покажу тебе несколько мест, где собственно создается обувь. Для тебя это будут совсем иные условия производства, чем те, что ты мог видеть в Англии или на своем заводе в Канпуре.
Хареш охотно согласился. Когда они спускались по лестнице, на них сквозь слои решетки падал солнечный свет. Хареш подумал, насколько похож этот дом на дом его приемного отца в Нил-Дарвазе. Пусть он, конечно, и намного меньше.
На углу, где переулок выходил в чуть более широкую и более людную улочку, продавали пан.
–Простой или сладкий?– спросил Кедарнат.
–Обычный, с табаком.
Следующие пять минут, пока они шли вместе, Хареш не говорил ни слова, потому что он держал во рту пан, не глотая. Позже он выплюнет его в небольшую сливную канаву, проходящую вдоль улочки. Но пока, приятно опьяненный табаком, окруженный суетой, криками, болтовней и разноголосой перекличкой велосипедных звонков, коровьих колокольчиков и колокола из храма Радхакришны, он снова припомнил переулок возле дома своего приемного отца в Старом Дели, куда его привезли после смерти родителей.
Что до Кедарната, он тоже мало говорил, хотя дело было не в пане. Он вел этого молодого человека в шелковой рубашке в один из беднейших кварталов города, где сапожники-джатавы жили и работали в условиях ужасающего убожества, и все гадал, как тот отреагирует. Он думал о своем собственном внезапном падении от богатства в Лахоре до фактической нищеты в 1947году, о безопасности, которую он с таким трудом отвоевал для Вины и Бхаскара в последние несколько лет, о проблемах нынешней забастовки и о новых угрозах, которые она могла на них навлечь. О том, что в его сыне была какая-то особая, гениальная искра, в которую он верил, безоговорочно верил. Он мечтал отправить его в такую школу, как Дун
[188], а потом, возможно, даже в Оксфорд или в Кембридж. Но времена были тяжелыми, и получит ли Бхаскар особое образование, которого заслуживает, сможет ли Вина не бросать музыку, которой она так жаждет, сумеют ли они и дальше позволить себе скромную квартплату – все эти вопросы терзали его и прибавляли седины на висках.
Но это всё признаки любви, думал он, и бессмысленно спрашивать себя, обменяет ли он нетронутые сединой волосы на своей голове на жену и ребенка.
4.3
Они вышли в переулок пошире, а затем на жаркую, пыльную улицу, неподалеку от возвышенности Чоука. Одну из двух великих достопримечательностей этого многолюдного места представляло собой огромное розовое трехэтажное здание. Это был котвали – городской полицейский участок, крупнейший в Пурва-Прадеш. Другим ориентиром, в сотне ярдов от него, была красивая и строгая мечеть Аламгири, построенная по приказу падишаха Аурангзеба
[189] в самом центре города, на руинах великого храма.
