1.7
–За закон!– сказал Ман, салютуя сидевшему на кровати Фирозу уже третьим стаканом скотча. Имтиаз разглядывал бутылку, развалившись в мягком кресле.
–Спасибо,– сказал Фироз.– Но надеюсь, что не за новые законы.
–О, не переживай, законопроект моего отца никогда не примут,– сказал Ман.– А даже если и примут, ты будешь намного богаче моего. Взгляни на меня,– мрачно добавил он.– Я вынужден тяжко трудиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь.
Так как Фироз был юристом, а его брат врачом, они явно не влезали в популярный шаблон праздных сынов аристократии.
–И вскоре,– продолжил Ман,– если мой отец не изменит решения, я буду вынужден работать за двоих. А позже и того больше. О боже!
–Что… твой отец ведь не заставляет тебя жениться, а?– спросил Фироз, и на улыбку его набежала тень.
–Ну, буферная зона исчезла сегодня вечером,– сказал Ман безутешно.– Добавить?
–Нет-нет, спасибо, у меня еще много,– ответил Фироз. Он наслаждался выпивкой, но с легким чувством вины: его отцу это понравилось бы еще меньше, чем отцу Мана.
–И когда же наступит этот счастливый миг?– неуверенно спросил он.
–Бог весть. Вопрос пока только на стадии изучения,– сказал Ман.
–В первом чтении,– вставил Имтиаз.
Почему-то его реплика развеселила Мана.
–В первом чтении!– повторил он.– Что ж, давайте надеяться, что до третьего чтения никогда не дойдет! А даже если и дойдет, президент наложит вето!– Он рассмеялся, сделав пару больших глотков.– А что насчет твоей женитьбы?– спросил он Фироза.
Фироз отвел взгляд, будто осматривая комнату. Она была такой же пустой и функциональной, как и большая часть комнат в Прем-Нивасе, которые выглядели так, словно вот-вот ожидали неизбежного нашествия стада избирателей.
–Моя женитьба!– сказал он со смехом.
Ман энергично кивнул.
–Сменим тему,– предложил Фироз.
–Почему? Ты ведь предпочел уединиться здесь и выпить, а не гулять по саду…
–Сложно назвать это уединением…
–Не перебивай,– произнес Ман, обнимая его.– Если бы молодой и красивый парень вроде тебя пошел в сад, то был бы окружен подходящими молодыми красотками. Да и неподходящими тоже. Они бы налетели на тебя, словно пчелы на лотосы. Локон кудрявый, локон кудрявый, будешь ли ты моим?
Фироз зарделся.
–Ты неверно понял метафору,– сказал он.– Мужчины – пчелы, а женщины – лотосы.
То, что процитировал Ман, было куплетом из газели на урду о том, что охотник мог стать жертвой. Имтиаз рассмеялся.
–Заткнитесь вы оба,– сказал Фироз, притворяясь более сердитым, чем на самом деле. Он устал от этих глупостей.– Пойду вниз. Абба
[41] будет голову ломать, куда это мы запропастились. Да и твоему отцу тоже будет интересно. И, кроме того, стоит узнать, женат ли уже твой брат и действительно ли у тебя теперь есть красивая невестка, которая станет журить вас и обуздывать ваши излишества.
–Ладно, ладно, мы все спустимся,– весело сказал Ман.– Может быть, некоторые пчелы начнут цепляться за нас. И если кого-то ужалят в самое сердце, рядом ведь есть доктор-сахиб, который непременно сможет нас вылечить. Верно, Имтиаз? Все, что нужно сделать,– это приложить лепесток розы к ране, да?
–Если нет противопоказаний,– серьезно сказал Имтиаз.
–Никаких противопоказаний,– весело засмеялся Ман, идя вниз по лестнице.
–Смейся сколько угодно,– сказал Имтиаз,– но у некоторых людей бывает аллергия даже на лепестки розы. Кстати, о лепестках: ты подцепил один своей шапкой.
–А, правда?– переспросил Ман.– Эти штуки сыплются отовсюду.
–Да уж,– сказал Фироз, шедший сразу позади него. И нежно смахнул лепесток.
1.8
Поскольку оставшийся без сыновей наваб-сахиб выглядел несколько растерянно, дочь Махеша Капура Вина вовлекла его в круг своей семьи, расспрашивая о старшем ребенке – его дочери Зайнаб. Вина и Зайнаб дружили с детства, но после замужества Зайнаб исчезла в мире женского затворничества, как предписывает пурда
[42]. Старик говорил о ней с осторожностью, а о двух ее детях – с нескрываемым восторгом. Внуки были единственными существами в мире, которым позволялось прерывать его занятия в библиотеке. Но сейчас поместье Байтар, известное как Байтар-Хаус,– большой желтый фамильный особняк, находившийся всего в нескольких минутах ходьбы от Прем-Ниваса, сильно обветшал, и библиотека тоже пострадала.
–Чешуйница одолела, знаете ли,– сказал наваб-сахиб.– И мне необходима помощь в каталогизации. Задача стоит грандиозная и в каком-то смысле не очень обнадеживающая. Кое-что из ранних изданий Галиба
[43] сейчас не отыскать, как и некоторые из ценных рукописей нашего поэта Маста
[44]. Мой брат так и не составил список того, что он увозил с собой в Пакистан…
Услышав слово «Пакистан», свекровь Вины, сухонькая, старая госпожа Тандон, вздрогнула. Три года назад ей и всей ее семье пришлось бежать от крови, пламени и незабываемого ужаса Лахора
[45]. Они были богатыми, что называется, имущими людьми, однако потеряли почти все, что имели. Им посчастливилось бежать и выжить. У ее сына Кедарната, мужа Вины, до сих пор не сошли шрамы на руках, оставшиеся после нападения погромщиков на колонну беженцев. Некоторые их друзья погибли тогда.
«Молодежь очень вынослива»,– с горечью думала старая госпожа Тандон. Ее внуку Бхаскару было всего шесть лет, но даже Вина и Кедарнат не позволили тем страшным событиям испортить им жизнь. Они вернулись сюда, на родину Вины, и Кедарнат нашел себе небольшое дело – унизительнейшее, грязнейшее – занялся торговлей обувью. Для старой госпожи Тандон даже потеря прежнего благополучия была не настолько болезненной.
Она была готова терпеть разговоры с навабом-сахибом, пусть он и был мусульманином, но стоило ему упомянуть приезды и отъезды из Пакистана – и ее воображение не выдержало. Ей стало плохо. Приятная болтовня в саду в Брахмпуре потонула в криках толпы на улицах Лахора, обезумевшей от крови, и в разгорающемся пламени. Ежедневно, а порой ежечасно, она возвращалась мыслями к тому месту, которое все еще считала своим домом. Которое было прекрасно, прежде чем внезапно стало чудовищным. А ведь совсем незадолго до того, как она утратила его навсегда, он казался совершенно безмятежным и безопасным, ее дом.
