Под его эффективным командованием оказались констебли-мусульмане и констебли-раджпуты, но в основном мусульмане. До Раздела в полиции служило огромное количество мусульман – благодаря твердой империалистической политике «разделяй и властвуй»: британцам было на руку, чтобы индусов, составлявших большинство конгресс-валл, избивало при случае большинство полисменов-мусульман. Даже после исхода в Пакистан в 1947году в полиции продолжало служить немало мусульман. И их не радовала перспектива стрелять в братьев по вере.
Кришан Дайал держался принципа, что хотя и не всегда необходимо применять максимальную силу, однако всегда необходимо продемонстрировать, что ты готов к этому. Звучным голосом он объявил полицейским, что стрелять они должны только по его приказу. Сам он тоже стоял с пистолетом в руке. Но чувствовал себя куда более уязвимым, чем когда-либо прежде в жизни. Он сказал сам себе, что хороший офицер вместе с войском, на которое он полностью может положиться, почти всегда сумеет выстоять, но его терзали сомнения насчет «полностью», а «почти» беспокоило его не на шутку.
Как только толпа, которую все еще отделяли от них несколько переулков, появится из-за последнего поворота и устремится в атаку прямо на храм, жалкие и неэффективные полицейские силы будут уничтожены. Только что прибежали двое и сообщили магистрату, что в толпе тысяча человек, что они хорошо вооружены и, учитывая их скорость, вот-вот появятся. Теперь, зная, что он может погибнуть через несколько минут – и если выстрелит, и если не выстрелит,– юный ОМ на миг вспомнил о своей жене, о родителях и, наконец, о старом школьном учителе, конфисковавшем однажды синий игрушечный пистолет, который он принес в класс. С горних высот этих мыслей магистрата спустил главный констебль, торопливо окликнувший его:
–Сахиб!
–Да… да?
–Сахиб, вы действительно намерены стрелять, если придется?
Главный констебль был мусульманином. Для него было, наверное, немыслимо и странно, что он вот-вот умрет, стреляя в мусульман. Мусульмане, защищающие недостроенный индуистский храм, оскорбляли ту самую мечеть, в которой он сам так часто возносил молитвы.
–А ты как думаешь?– ответил Кришан Дайан, и голос его не оставлял места для сомнений.– Мне повторить приказ?
–Сахиб, позвольте дать вам совет,– быстро сказал констебль,– нам не следует стоять здесь, где мы лишены преимущества. Нам нужно поджидать их как раз перед самым поворотом; икак только толпа повернет, надо будет одновременно открыть огонь. Они не сообразят, сколько нас, и не поймут, кто на них напал. Девяносто девять процентов, что они разбегутся.
Потрясенный ОМ сказал главному констеблю:
–Это вам надо быть на моем месте.
Он повернулся к полисменам, окаменевшим от ужаса, и немедленно приказал им бежать вместе с ним к повороту. Они заняли позиции по обе стороны переулка примерно в двадцати шагах от самого́ поворота. Толпу от них отделяло меньше минуты. Они слышали крики и вопли, чувствовали гудение земли под сотнями быстро приближавшихся ног.
В последний момент он дал сигнал. Тринадцать человек взревели, бросились в атаку и открыли огонь.
Необузданная и опасная толпа, сильнее их в сотни раз, столкнувшись с внезапным ужасом, остановилась, пошатнулась, развернулась и бросилась наутек. Это было необъяснимое, потрясающее зрелище. Через тридцать секунд толпа рассеялась. Два тела остались лежать на мостовой: один молодой человек, раненный в шею, умирал или уже умер, другого – белобородого старика – бегущая толпа сбила с ног и затоптала. Он был покалечен – наверное, смертельно. Повсюду валялись тапочки и палки. Кое-где в переулке виднелись лужи крови,– значит, были и другие раненые, а возможно – и убитые. Друзья или родственники, наверное, оттащили тела в подворотни окрестных домов. Никто не хотел привлечь внимание полиции.
ОМ оглядел своих подчиненных. Двоих била нервная дрожь. Остальные ликовали. Ни на ком не оказалось ни царапины. Он поймал взгляд главного констебля. И они оба начали смеяться от облегчения, потом разом умолкли. В соседних домах рыдали какие-то женщины. В остальном все было спокойно, точнее – все замерло.
5.4
На следующий день Л.Н.Агарвал навестил свое единственное дитя – замужнюю дочь Прийю. Во-первых, он любил ходить в гости к ней и ее мужу, а во-вторых, так он мог избежать общения с паникерами из числа ЧЗСов его фракции, которые страшно беспокоились насчет последствий недавней стрельбы в Чоуке и портили ему жизнь своим нытьем.
Дочь Л.Н.Агарвала жила в Старом Брахмпуре, в квартале Шахи-Дарваза, что неподалеку от Мисри-Манди, где обитала ее подруга детства Вина Тандон. После свадьбы Прийя оказалась в большом семейном клане, состоявшем из родителей, сестры и братьев ее мужа, а также их жен и отпрысков. Муж ее, Рам Вилас Гойал, был адвокатом и практиковал преимущественно в окружном суде,– впрочем, время от времени он появлялся и в Высоком суде. Дела он вел в основном гражданские, не уголовные. Человек уравновешенный, добродушный, с мягкими чертами лица, Гойал был скуп на слова и политикой интересовался лишь постольку-поскольку. Ему было довольно юридической практики и небольшого побочного бизнеса, а еще он ценил надежный тыл, спокойный семейный круг и безмятежную дремотность повседневности, хранительницей которых была для него Прийя. Коллеги уважали его за скрупулезную честность и неторопливый, но трезвомыслящий юридический талант. И тесть Гойала тоже очень любил общаться с ним: Рам Вилас Гойал умел поддерживать доверительные отношения, не давал советов и не питал страсти к политике.
Зато Прийя Гойал была женщиной пылкой, «огненным духом», как говорится. Каждое утро, зимой и летом, она яростно вышагивала туда и обратно вдоль всей длинной крыши, покрывающей три смежных узких дома, соединенных между собой переходами на каждом из трех этажей. В сущности, это был один большой дом, и семья и соседи относились к нему именно так. Местные называли его «дом Рая Бахадура», поскольку именно дед Рама Виласа Гойала (который и сейчас был жив в свои восемьдесят восемь), получивший титул от британцев, купил и перестроил эту недвижимость полвека назад.
На первом этаже находилось множество кладовых и комнаты для слуг. Этажом выше проживали старый дед Рама Виласа Рай Бахадур, а также его отец с мачехой и сестра. Здесь же располагались общая кухня и комната для пуджи (куда малорелигиозная или, скорее, нерелигиозная Прийя заглядывала крайне редко). На верхнем этаже находились комнаты для семей трех братьев соответственно. Рам Вилас был средним братом,– стало быть, он с семьей занимал две комнаты на верхнем этаже «среднего» дома. А над ними всеми простиралась крыша с баками для воды и бельевыми веревками.
Мечась по крыше туда-сюда, Прийя Гойал воображала себя пантерой в клетке. Она с тоской смотрела на маленький домик всего в нескольких минутах отсюда – и еле различимый сквозь джунгли назойливых соседских крыш,– где жила ее подруга детства Вина Тандон. Она знала, что Вина теперь совсем не богата, но зато она вольна делать то, что ей нравится: ходить на рынок, гулять в одиночку, посещать уроки музыки. В доме, где теперь томилась Прийя, об этом не могло быть и речи. Для невестки из «дома Рая Бахадура» быть замеченной на рынке – равносильно позору. То, что ей уже тридцать два года и она мать двоих детей – десятилетней девочки и мальчика восьми лет,– не имело никакого значения. Не то чтобы Рам Вилас, всегда спокойный и выдержанный, желал этого. Гораздо важнее, что это задело бы его отца и мачеху, а также деда и старшего брата,– и Рам Вилас искренне верил в соблюдение приличий в семье, состоящей из нескольких поколений.
