В процессе чтения мне то и дело попадались опечатки, грамматические ошибки или просто неэлегантные синтаксические конструкции: тяжеловесные подражания британскому английскому, «может статься» — я исправлял их. Брал карандаш или ручку — а после и красный фломастер, я специально принес его домой из моего кабинета в университете — и ставил пометку, согласовывал времена, «придти» превращал в «прийти», вычеркивал «действительно», «таким образом», бросающееся в глаза многословие, тавтологии и все случаи употребления слова «кардинальный».
Казалось, эти исправления помогают мне контролировать собственную историю, отгородиться от прошлого, от забытых и хриплых, как стрекот сверчков, голосов подвальных раввинов из далекого прошлого: они вдруг ожили и забормотали неточным, неловким, почерпнутым из тезауруса английским другого иностранца, предостерегая меня от самоуспокоения… предостерегая меня от Америки…
То была не обычная подготовка научного сотрудника к анализу трудов коллеги, а, скорее, самоанализ: я впервые в жизни задумался о прошлом и сравнил себя прежнего с собой настоящим. Я преподаю историю, со мной вот-вот заключат бессрочный контракт, я активно участвую в секулярной жизни Америки — и вот я, крадучись, пробираюсь по чердаку сознания безвестного израильского ученого, точно один из древних евреев, о которых он пишет, точно конверсо, насильственно возвращенный к оставленной им вере, поглощенный душевной смутой и оттого не обращающий внимания на время, пока, встрепенувшись от пения влюбленных птиц, не поворачиваюсь и не отдергиваю занавеску: за окном уже утро.
3
ДЛЯ ЗАИНТЕРЕСОВАННЫХ ЛИЦ [так начиналось письмо, пришедшее в середине сентября, мисс Гринглинг сняла с него фотокопии и одну оставила в моем факультетском почтовом ящике]
Пользуясь случаем, рекомендую вам доктора Бенциона Нетаньяху на должность преподавателя истории в Корбин-колледже.
От всей души поддерживаю его кандидатуру.
Мне как ректору Дропси-колледжа по изучению иврита и семитских языков выпала особая честь и удовольствие на протяжении десяти с лишним лет (с перерывами) общаться с доктором Нетаньяху и его чудесной женой Цилей.
Радость преподавателей Дропси-колледжа от обретения сотрудника столь деятельного и талантливого не выразить словами. В конце концов, не каждый день подлинный гений, а также видный государственный деятель и политический кумир появляется в аудиториях небольшой — мы предпочитаем говорить «взыскательной» — раввинской семинарии в самом сердце Филадельфии.
Поистине, это чудо.
Впрочем, признаться, это одна из многочисленных привилегий американской науки: даже самые маленькие наши учебные заведения порой способны изыскать средства для привлечения величайших иностранцев, хотя, к сожалению, нам, кажется, еще никогда не удавалось их удержать…
Бен — я зову его так, поскольку мы друзья,— к приходу в Дропси уже составил себе имя как один из выдающихся израильских (тогда еще палестинских) ученых и гебраистов своего времени, выдающийся распространитель идей сионизма и непревзойденный переводчик на иврит и английский основополагающих трудов деятелей этого движения — работ Герцля, Нордау и Зангвилла, а в дальнейшем — и Зеэва Жаботинского, своего наставника, и Натана Милейковского, своего великого и незабвенного отца.
Когда война уносила жизни наших европейских собратьев, Бен посвятил себя жизни евреев в Америке: вел занятия у будущих американских раввинов (и даже у будущих священнослужителей других конфессий и деноминаций) по ивриту, литературе на иврите, по еврейской истории, попутно — под научным руководством вашего покорного слуги — дописывал диссертацию о тайных иудеях эпохи инквизиции в Иберии. Впрочем, признаться, мое научное руководство было не более чем нелепой формальностью. Правила Дропси требуют, чтобы у каждого диссертанта был наставник, и я рад, что на эту роль выбрали именно меня, потому что я от этого только выиграл.
Это Бен меня наставлял.
Помню, что в процессе работы над диссертацией я не раз дивился выдающимся способностям Бена и больше всего его стойкости, выносливости, умению одновременно продолжать изыскания, писать черновики глав, нести тяжелую учебную нагрузку, и все это на фоне мрачных прогнозов из-за границы. Мне хватило бы и одной из этих задач — но не Бену: он в это смутное время еще ухитрялся в полной мере исполнять политические обязанности, обусловленные его положением главного представителя Жаботинского в Соединенных Штатах. Под эгидою НСО, Новой сионистской организации (ранее СО, Сионистской организации) Бен изъездил всю Америку из конца в конец, пытался воздействовать на политиков в законодательных органах штатов и в Конгрессе, встречался с видными представителями деловых кругов, деятелями культуры и обычными гражданами в клубах и храмах, просвещал американских слушателей по вопросу независимости Израиля. И не пропустил ни одной консультации в Дропси! Ни одной встречи с научным руководителем! Ни одного занятия!
Он приходил ко мне — всегда вовремя!— и говорил как ни в чем не бывало: «Я только что из Вашингтона. Бесс Трумэн передает вам привет». И принимался объяснять мне хитросплетения интриг при дворе Жуана II или Альфонсо V.
Одним словом, этот человек неустанно трудился, чтобы построить не только карьеру, но и государство — еврейское государство! Ума не приложу, как он выкраивал время для сна!
В 1948 году, после объявления независимости Израиля, Бен приготовился сменить комфорт и безопасность «Филли» на опасности Иерусалима.
Нам, сотрудникам Дропси, было жаль его терять, но он не видел для себя иного выхода: он был нужен своей стране, своему народу, и это «совершенно понятно».
Большую часть следующих десяти лет мы с Беном регулярно переписывались (на иврите, но чаще на английском). Он рассказывал мне о своей бурной деятельности — и педагогической, и политической,— я же следил за ним почти с собственническим интересом, в особенности за его стараниями расширить научные горизонты своей молодой страны посредством издания научной литературы. Казалось, он каждую неделю обращался ко мне с чем-нибудь новым: то с монографией, то с неотложной просьбой. Бен досадовал, что июньский номер журнала под его редакцией доставят в Филадельфию лишь в декабре! Если вообще доставят! Несмотря на это, я с превеликой охотой поддерживал любые его затеи, будь то справочник или полемическая брошюра…
И хотя я радовался новостям и плодам его достижений, замечал я и неудачи: почти в каждом разговоре со мной Бен сетовал на ограниченные возможности государственного университета — ему тогда приходилось нелегко — и с теплом вспоминал куда более благоприятные условия для проведения исследований в Америке, достойную работу нашей почтовой службы, возможность достать любое периодическое издание. Как-то раз он обмолвился, что не прочь вернуться, если позволят условия: а именно, если он получит стипендию или грант, то есть средства к существованию, пока он будет писать книгу на основе своей диссертации.
Я потратил немало времени, однако в конце концов мне удалось упросить щедрых благотворителей из Филадельфии и окрестностей (владельцев известной компании по производству париков и трех здешних евреев, открывших на паях фирму «Пеп Бойз» по обслуживанию автомобилей), и я предложил Бену годовую стипендию; он согласился.
