Бен — вместе со своей чудесной женой Цилей (к тому времени у них было уже трое красивых и умных сыновей)— проделал нелегкий путь до Краеугольного камня
[40] и с обычными для него энергией и усердием принялся читать лекции и заниматься наукой.
Или даже с бóльшими, чем обычные, поскольку тот Бен, что вернулся к нам, был намерен использовать время пребывания в нашем колледже с максимальной пользой: он трудился, не жалея сил, и своим примером поощрял других тоже не жалеть сил. Его рвение распространялось на всех — и все совершенствовало. Например, после того как он запретил использовать на своих семинарах англоязычные тексты, те студенты, кто не вылетел, в совершенстве овладели ивритом. А после того как некоторые сотрудники факультета попытались сделать обязательным ношение кипы на кампусе, Бен добился компромисса, в силу которого от этого требования освободили христиан и тех, кого уже зачислили на учебу за границей, в Израиле. Такие примеры демонстрировали сионизм в действии: они олицетворяли «прагматичный сионизм», идеологию, благодаря которой Бен на неделе преподавал иврит, не покрывая голову, притом что он был первым и самым важным читателем моих проповедей; его эрудиция, существенно превосходящая познания любого раввина из числа наших преподавателей, не раз уберегала меня от самых нелепых фактических, грамматических и логических ошибок. Никогда не забуду, как мы вместе ходили домой из Дропси: Бен высказывал доброжелательные замечания касательно моего слова на грядущий шабат, Циля у нас дома учила мою жену Каролину готовить хумус с тхиной, фалафель и паштиду
[41] (с удовольствием сообщаю, что некоторые из этих блюд по сей день входят в репертуар Каролины), а три мальчика Нетаньяху играли у дома с нашим сыном Ронни, он готовил их к гонке на самодельных автомобилях под эгидой Бней-Брит
[42] (мальчики заняли почетное пятое место, притом что прежде они в таких гонках не участвовали).
Год пролетел, и после Песаха Бен обратился ко мне с просьбой продлить ему срок. Он хотел остаться, его семья хотела остаться, но время его пребывания у нас заканчивалось. А с ним и семейные визы. Больше всего меня заботили именно визы.
Мне по сей день стыдно, как уверенно я ответил ему: что-нибудь да придумаем. Я не сомневался, что нам удастся добиться некоего соглашения или договоренности.
Ближе к концу семестра я пошел к нашим благотворителям, и выяснилось, что все обстоит не так, как я себе представлял: выяснилось, что последнее время дела компании по производству париков идут ни шатко ни валко — велика конкуренция с Мексикой, очень многие фабрики переводят в Мексику,— и они не в состоянии выписать нам новое пожертвование… Выяснилось, что «Пеп Бойз» увеличивают число автомастерских и тоже, к сожалению, не желают и далее оказывать нам поддержку…
Я пошел в наш совет, получил категорический отказ; я обедал с богатыми вдовами и ушел голодным; я пошел на свет, но получил от ворот поворот.
Это было несчастье. Без внешнего финансирования Дропси не потянул бы Нетаньяху.
Это было несчастье, и я бессилен был что-либо сделать, как и избавиться от ощущения, будто я во всем виноват.
Мне вновь напомнили об ограничениях, связанных с управлением практическим учреждением профессионального образования, созданным для обучения низшего духовенства. Я не раз жаловался моим коллегам-священнослужителям, как католическим, так и протестантским, на межконфессиональных мероприятиях по обмену опытом: прискорбная, но упрямая правда в том, что большинству людей любой веры нужно от духовенства, лишь чтобы оно их женило и хоронило, и только немногие праведники готовы раскошелиться на обучение духовенства тому, что выходит за пределы этого… Но я отклоняюсь от темы…
Нынешнее положение Бена еще тяжелее, чем до отъезда в Израиль: он застрял в Америке без работы и с недописанной книгой, не говоря уж о том, что их пятеро и затраты на перевоз семьи обратно в Израиль истощат его сбережения.
Последняя его возможность хоть как-то свести концы с концами и прокормить детей — выйти на рынок труда…
Я так подробно описал карьеру Бена, поскольку отдаю себе отчет, что его научная биография не во всем соответствует американским стандартам: в ней есть то, что мы называем «пробелами». Смею вас заверить, что по израильским — и общееврейским — понятиям в этом несоответствии нет ничего необычного. Так, например, в Америке масса преподавателей, бежавших от нацистов: Нюрнбергские законы лишили их места в германских университетах. Среди них и такие светила, патриоты Америки, как доктор Альберт Эйнштейн и доктор Ханна Арендт. Разве мы поставим им в укор пробел в научной биографии с 1933 по 1945 год? Разве мы откажем им потому лишь, что в их трудовом стаже есть «дыры»? Нет, конечно! Это было бы безумием! Лакуны в научной биографии Бена объясняются иными причинами, однако нельзя сказать, что эти примеры никак не связаны между собою. Он не изведал мытарства, выпавшие на долю европейских евреев, однако ему приходилось мириться с далеко не идеальными условиями Палестины — от нехватки пишущих машинок и ленты для пишущих машинок до поджигателей-арабов и злоумышленников, стремившихся уничтожить университетские архивы. Иными словами, история добралась и до него. История препятствовала его занятиям историей, но такой поворот событий его не обескуражил: Бен не растерялся и вступил в схватку с настоящим. В то время как люди младшего поколения в буквальном смысле вели бои в своих дворах, война Бена переступила границы и превратилась в Крестовый поход, и, как ни честили его в популярной прессе, даже это не помешало ему добиваться признания своего государства и влиять на общественное мнение. По моему убеждению, нельзя оценивать этого человека, не принимая во внимание политические факторы. Я считаю Бена истинным героем еврейского народа! Воин-историк старой закалки, чьи труды, по выражению пророка, несут «свет для язычников», или гоев (Исаия 42:6)!
В заключение признаюсь: то, что Бену придется продолжить карьеру за пределами нашего колледжа,— пятно на репутации Дропси и моей лично. И я убежден, что, если он вынужден будет вернуться без гроша в еврейское государство, это будет невосполнимая утрата и для американского еврейства, и для всей Америки.
Недаром же Америку называют страной возможностей.
Я могу лишь надеяться, что Корбин-колледж подтвердит свою репутацию, назначив доктора Нетаньяху на должность, приличествующую его положению.
С уважением,
Рабби доктор Хаим «Хэнк» Эдельман, ректор Дропси-колледжа по изучению иврита и семитских языков
4
Десять лет: столько живут саламандры, столько времени заняло у Флавиев строительство Колизея и у Одиссея возвращение на Итаку, в такой срок по закону налоговое управление имеет право взыскать налоги, после чего отпускает неплательщикам грехи и списывает долг… Лет за десять до осени, о которой я вспоминаю, родилось государство Израиль. В этой крошечной стране на другом конце света евреи-беженцы и вынужденные переселенцы деятельно начинали новую жизнь как один народ, сплоченный ненавистью и необходимостью подчиняться враждебным правительствам, в едином порыве солидарности, вызванном масштабным антагонизмом. Сходный массовый процесс происходил в те годы и здесь, в Америке: евреев активно меняла — или отменяла — или ассимилировала демократия и стихия рынка, браки с людьми других национальностей, религий и рас. Но факт остается фактом: где бы ни жили евреи, в какие бы процессы — самые разные по направленности и природе — ни оказывались вовлечены, в середине ХХ века едва ли не каждый еврей стремился стать кем-то другим, и в этот переломный момент прежние внутренние различия — бывшие классы, гражданства, не говоря уж о языке и степени религиозности — на короткое время стали ощутимее, чем когда-либо, а потом испустили предсмертный хрип.
